Война застала Ахматову в Ленинграде. В августе и сентябре, уже во время блокады, она оставалась в городе. Поэтесса Ольга Берггольц вспоминала: «С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища...» Тогда же, в сентябре 1941 года, когда Ленинград постоянно бомбили, поэт выступала на радио, по словам О. Берггольц, «как истинная и отважная дочь России и Ленинграда». В октябре больную Ахматову эвакуировали из осаждённого города. Об этом времени она вспоминала: «До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий зной древесная тень и звук воды. А ещё я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.

В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград».

Великую Отечественную войну Ахматова восприняла как искупление народом греха революции и безбожия. Её стихи военных лет выдержаны в духе советской поэзии и снова появляются в печати. Стихотворение «Мужество» было напечатано в газете «Правда» 8 марта 1942 года:

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

«Великое русское слово» выступает как символ народа. Стихотворение обращено к вечному, и эта главная идея сконцентрирована в его последнем слове - «навеки». Идея «Мужества» и других военных стихов Ахматовой не сводится к пафосу борьбы с врагом, она заключается в том, что народ совершает небывалый подвиг во имя духовной свободы.

Ахматова в годы войны пишет не о себе, а о женщине вообще, матери, для которой все дети - родные: первый дальнобойный немецкий снаряд в Ленинграде «равнодушно гибель нес / Ребёнку моему», словно о родном (и живом: «Постучись кулачком - я открою») пишет она в эвакуации о погибшем иод бомбами маленьком сыне её соседей по Фонтанному Дому («Памяти Вали», 1942), и даже старинная статуя в Летнем саду, заботливо укрываемая землёй, для неё «доченька» («Nox. Статуя “Ночь” в Летнем саду», 1942).

В 1946 году Ахматова снова попала в немилость к партийному руководству: после выступления секретаря ЦК ВКП(б) А. Жданова вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», в котором поэзию Ахматовой обвинили в безыдейности, отсутствии воспитательного начала. Поэта исключили из Союза писателей. Весь тираж уже напечатанного в 1946 году нового сборника её стихов (10 ООО экземпляров) был уничтожен. Ахматову вновь перестали печатать, она бедствовала. Многие прежние знакомые, увидев Анну Андреевну на улице, переходили на другую сторону, и лишь немногие друзья продолжали общение с ней. Но она вынесла всё с достоинством.

В конце 1950-х годов запрет с имени Ахматовой был снят. В 1958 и 1961 годах вышли небольшие сборники её стихотворений, а в 1965 году - итоговый, самый большой прижизненный сборник «Бег времени».

В первом стихотворении цикла «Тайны ремесла» - «Творчество» - воссоздаётся таинство рождения произведения: «И просто продиктованные строчки / Ложатся в белоснежную тетрадь». Внимание поэта задерживают разные звуки, из которых возникают тональность, настроение будущего стихотворения. Вокруг единственного, «всё победившего» звука так тихо, что «слышно, как в лесу растёт трава». И наконец поэт «начинает понимать» прозвучавшее в мире слово. Истинно художественное произведение Ахматова всегда воспринимала как «продиктованное» кем-то, «подслушанное» у музыки, природы, Музы.

Подумаешь, тоже работа, -
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за своё.
Поэт, 1959

"Царственное слово". Ахматовские чтения.
Выпуск 1. - М.: Наследие, 1992 г. - С. 21-28.

Судьба поколения в поэзии Анны Ахматовой

Как известно, Анна Ахматова вступила в русскую поэзию с так называемой любовной лирикой, личной темой. Она сама говорила позднее, что вышла из жанра любовного дневника, в котором не знала соперников. Не менее хорошо известно, насколько обогатила Ахматова эту вечную тему, как раздвинула ее возможности в отечественной поэзии. По словам Мандельштама, она "принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа девятнадцатого века"1. И потому уже "любовный дневник" Ахматовой выходит далеко за пределы своего непосредственного материала. Сквозь него проступают душевный мир и нравственная жизнь людей ее времени и среды - тех, кому предстояло пройти через испытания "настоящего Двадцатого Века". Ахматова с полным правом могла сказать на десятом году творчества: "Я - голос ваш, жар вашего дыханья,/ Я - отраженье вашего лица..."2 - не говоря уж о том, что по самой природе великого поэта она с самого начала не способна была не видеть той действительности, которая была местом действия всех ее драм, радостей, разочарований.

Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
О смерти Господа моля,
Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля...(I, 63)

Внутренний мир ахматовской героини легко и естественно размыкался в мир, ее окружавший, со всеми его всеобщими тревогами.

Все это говорит о том, что богатую возможностями форму, способную вместить небывалый и трагический опыт современников, Анна Ахматова обрела с первых лет творчества. Наступившая вскоре - и не в 1914 г., а в 1917-ом - чудовищная действительность наполнила эту форму значительным и емким содержанием.

Октябрьская революция была и навсегда осталась для Ахматовой чужой, чуждой, ненужной. К ней попросту неприменима формула "приняла - не приняла": Анна Ахматова существовала как бы в другом измерении, где никакой Октябрьской революции нет и быть не может. А есть только Россия, ее земля и люди на ней, несущие выпавшую им судьбу, терпящие бедствие, катастрофу. Годы революции она ощутила именно как катастрофу, которая разрушала сложившийся уклад, естественный ход человеческого бытия.

Еще на западе земное солнце светит
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят.
1919 (I, 131)

Этому можно дать очень простое и привычное объяснение: Ахматова принадлежала к тому общественному классу, который свергла и экспроприировала революция. Отсюда эти мотивы разрушенного бытия. Кто хочет, пусть так считает. Правильнее считать иначе: Ахматова принадлежала прежде всего к миру сложившейся за века культуры, вечных нравственных ценностей, высоких представлений о личности. Этот мир имел не столько социально-классовое, сколько общечеловеческое происхождение. Он понес невосполнимый урон в ходе революции. Его потери были той ценой, которую страна заплатила за революционный эксперимент. Крушение этого мира общечеловеческих ценностей и наполнило поэзию Ахматовой ощущением катастрофы.

Вот почему восприятие окружающей действительности в послеоктябрьском творчестве Ахматовой почти неизменно исполнено драматизма. Его окрашивают тревога и горечь, предчувствие беды. Мир, в котором обречена жить лирическая героиня, - ненадежный, опасный мир. Такова сама психологическая атмосфера ахматовских стихов:

Страх, во тьме перебирая вещи,
Лунный луч наводит на топор.
За стеною слышен стук зловещий -
Что там - крысы, призрак или вор? (I, 157)

Это 1921 г. Через пятнадцать лет:

Ночью слышу скрипы.
Что там - в сумраках чужих?
Шереметевские липы...
Перекличка домовых... (I, 177)

И через тридцать лет:

Как идола молю я дверь:
"Не пропускай беду!"
Кто воет за стеной, как зверь,
Что прячется в саду? (I, 370)

Разумеется, все это отнюдь не неврастения и не о нечистой силе тут речь. Скорее здесь преобладал горький привкус несбывающихся надежд и разочарований. Ахматова и ее героиня с первых стихов остро ощущали именно трагизм жизни. Теперь это чувство неблагополучия в мире получает реальную пищу, становится доминантой.

Но вот какая важнейшая оговорка нужна. Действительность предстает в поэзии Ахматовой своими трагическими сторонами. Однако ее собственный художественный мир отнюдь не дисгармоничен. Это не одномерная поэзия жалоб и обид, не поэтическое царство отчаяния и отрицания, а полнокровная картина человеческой жизни во всем ее объеме. Мир Ахматовой - конечно, не мир улыбок и цветов. Но и не безнадежный мир скорби. Дело, видимо, в том, что поэзия Ахматовой - это поэзия противостояния. Противостояния обстоятельствам, враждебности судьбы. Всем испытаниям, опасностям, ударам извне противостоит высокая и сильная душа.

И всюду клевета сопутствовала мне,
Ее ползучий шаг я слышала во сне
И в мертвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
...
Я не боюсь ее. На каждый вызов новый
Есть у меня ответ достойный и суровый.(I, 164)

В этом противостоянии раскрываются поэзия и пластика внутренней жизни и высокие достоинства лирической героини, совершенство ее личности. Разумеется, это не просто собственные достоинства самой Анны Андреевны Ахматовой - это достоинства самой человеческой природы. Они и вносят гармонию, полнокровие, объемность в ее художественный мир.

Личность в поэзии Ахматовой на равных противостоит обстоятельствам: ведь само ее присутствие в этом ненадежном, опасном, враждебном мире определено не только ходом истории, но и собственным выбором. Нет нужды лишний раз приводить стихи, где Ахматова говорит об этом выборе - выборе судьбы. И о том, что определило этот выбор - об органическом ощущении нерасторжимости с землей, на которой выпало родиться и в которую предстоит лечь.

Она, в общем, никогда не подчеркивала этого внутреннего единства с родиной, не декламировала: "О, Русь, судьба моя..." Но едва ли не этим единственно жила ее героиня.

Всё расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?

Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес, -

И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам...
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам. (I, 155)

Это "никому, никому не известное" - не такое уж неизвестное: это очередное лето над землей - над своей, родившей нас, единственно возможной для нас землей; это сила жизни на этой земле, движение этой жизни вопреки всему. Вот что лежало в основе ахматовского отношения к миру.

Что видела она от советской России? Нищету, десятилетиями не издававшиеся книги, трижды без вины арестованного сына, его без вины расстрелянного отца, брань партийного вельможи... Но ни разу не отрекалась от нее даже в мыслях. Отвергла все призывы, посулы, подсказки из свободного мира. Прожила на бессердечной, равнодушной к ней русской земле весь выпавший ей век и легла в нее под православный крест.

Легко заметить, как органично сочетаются, соединяются у Ахматовой "Я" и "Мы": "Не с теми я, кто бросил землю..." и всего через строфу: "... Мы ни единого удара..." (I, 139)

Это "Мы" - ее поколение, от имени которого она, чем дальше, тем уверенней, настойчивей говорит. Именно судьба сверстников и современников, людей ее круга стала главным предметом художественного осмысления, поэтических раздумий Ахматовой. Это поколение, сложившееся в одном мире, для одной жизни, но получившее в удел от истории другую жизнь, в других обстоятельствах: вступив в жизнь в дооктябрьском мире общечеловеческих нравственных ценностей, высоких представлений о личности, ее достоинстве и долге, оно оказалось затем в мире обнаженной и торжествующей, утверждающей свои права социальной борьбы. Мысль об этой судьбе стала как бы фокусом если не всех, то основных, главных поэтических тем, творческих замыслов Ахматовой.

Хорошо известны стихи, где эта мысль выражена в прямой, лирически сконцентрированной форме. Скажем, "De profundis". Но чаще она оставалась в подтексте, внешне проявляясь как бы другими темами и поэтическими мотивами. С наибольшей ясностью о судьбах своего поколения Ахматова говорит в поэтических раздумьях о собственной судьбе. Через все ее зрелое творчество идет, льется эта сильнейшая, упругая струя - осмысление собственной судьбы, своих испытаний и бед, своей личности.

В зрелой поэзии Ахматовой рядом с продолжавшимся лирическим дневником личной жизни, личной судьбы возникает мощная линия "исторической живописи" ("Северные элегии", "Царскосельская ода", такие стихотворения, как "На Смоленском кладбище" и др.). Предчувствие обреченности как бы витает над историческими и биографическими картинами в этих стихах. Ведь Ахматова знала, чем все это кончилось. Но гораздо важнее, по-моему, оценить саму привязанность к этой кончившейся, уже миновавшей жизни.

Надо ли объяснять, почему Ахматова так привержена этому, живущему, казалось бы, только в ее памяти миру? Ей было дано сознавать, как много в нем истинного, непреходящего. И этот мир оказался действительно отнюдь не безвозвратным. Ведь пережив все детские болезни отречения от него - от гуманизма, от духовных и нравственных ценностей, от свободы личности, ее собственности, ее деятельности, ее совести - наше общество вновь возвращается к этим основам человеческого бытия. Творчество Ахматовой из тех, которые сохраняли для нас эти временно свергнутые, но, как выяснилось, не опровергнутые ценности.

Судьбы поколения, собственная судьба как знак всеобщей, память об ушедшем - эти три соединяющихся мотива служили доминантой зрелого творчества Анны Ахматовой, определяли его основное содержание. Так они развернулись в главном для нее произведении сороковых - пятидесятых годов - "Поэме без героя".

Мне кажется, что пока она не истолкована. И может быть, отчасти этому мешает неравенство, неравновеликость по объему трех частей поэмы. Образная полнота и развернутость первой части "Девятьсот тринадцатый год", изящество, даже изощренность ее разработки как бы побуждают и читателя, и исследователя сосредоточиться именно на ней. Между тем, при всей неравновеликости, все три части равны по заложенному в них смыслу, по значению для целого. Не исключено, что сама неравновеликость трех частей "Триптиха", неразвернутость второй и третьей частей - это тоже способ тайнописи, способ зашифровать содержание поэмы - отвлечь внимание от главного, сделать вид, будто главное в ее зеркале - тени девятьсот тринадцатого года.

Обычно считается, что в "Поэме без героя" - во всяком случае, в первой ее части - Анной Ахматовой зашифрован суд истории над ее поколением, ее бывшей средой, не услышавшей гула будущего, не предугадавшей "настоящего Двадцатого Века". Эта точка зрения была четко сформулирована в свое время В. М. Жирмунским. Я думаю, что это не совсем так.

Конечно, осуждающая ирония над своим поколением, своей средой да и над самой собой в "Поэме без героя" присутствует, окрашивает многие строфы первой, да и второй ее части. Это та самая ирония, которую Ахматова адресовала опять-таки и самой себе даже в "Реквиеме":

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей... 3

Но дело в том, что в "Поэме без героя" как раз и показано, "что случится с жизнью твоей". И потому в ней зашифрован скорее всего совсем иной суд: не над своей бывшей средой, а над самим историческим временем - над веком и над обществом, обрекшими поэта на тяжелую участь:

Со мною моя "Седьмая",
Полумертвая и немая,
Рот ее сведен и открыт,
Словно рот трагической маски.
Но он черной замазан краской
И сухою землей набит. (346)

Такова творческая судьба художника, судьба его творений.

Не счастливей личной судьбы поэта и судьба близкого ей круга людей:

Ты спроси у моих современниц,
Каторжанок, "стопятниц", пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы. (347)

Смысл "Поэмы без героя" - рассчитаться с собственной судьбой, оставить свою оценку своему времени, всему происходящему с ее народом, ее страной. Вот почему поэма так долго "не отпускала" Ахматову. Начавшаяся с частной истории 1913 г., она во второй части развертывается в монолог о собственном бытии художника "у времени в плену", - а в третьей части расширяется до всеобщего исторического бытия.

Великая народная трагедия сороковых годов в третьей части "Триптиха" отодвигает, заслоняет собою и трагическое происшествие 1913 г., и призраки, вставшие в зеркалах, и прочее. Нельзя сказать, что в годы, когда создавалась "Поэма без героя", советские писатели не говорили о народной трагедии, о жестоких испытаниях, выпавших соотечественникам. Но почти для всех них это была лишь "жестокая память" войны (говоря словами Твардовского), трагедия фашистского нашествия. Для автора же "Поэмы без героя" народная трагедия включала в себя не только - и может быть, даже не столько бедствия войны, но прежде всего бедствия, которые принес народу бесчеловечный строй с его произволом, террором и ложью. Россия, идущая на восток, в заключительных строфах поэмы - это образ не только отступающей перед немцами, уходящей в эвакуацию в Сибирь, за Урал страны, но и страны, гонимой под конвоем в сибирские лагеря. Это "дорога, по которой ушло так много"; это долгий "путь погребальный".

Здесь же, в "Эпилоге" получает ясное разрешение генеральная тема собственной судьбы. Судьба сопоставляется с участью тех, кто шел по дороге на восток, в лагеря. Конечно, это рискованный образный ход: кто не носил лагерного бушлата, вряд ли вправе уподоблять себя тем, кому это выпало. Но у Ахматовой это право достаточно оправдано годами нависавшей над нею тенью тюрьмы. Главное же, она находит художественно безупречное образное решение: это не она, а ее двойник проходит лагерную судьбу:

А за проволокой колючей,
В самом сердце тайги дремучей -
Я не знаю который год -
Ставший горстью лагерной пыли,
Ставший сказкой из страшной были,
Мой двойник на допрос идет. (352)

Лишь в 1989 г. советские издатели решились наконец опубликовать эти строки.

Мы ценим в Анне Ахматовой одного из величайших в истории отечественной поэзии художников. Именно и прежде всего художника. Почти неисчерпаемый мир ее поэзии дает возможность развернуться всем направлениям и оттенкам нашего ремесла, всему спектру существующих подходов и методов науки о литературе. Но не меньше надо ценить в Ахматовой и другое - свидетельницу века, свидетельницу процессов современности. Ведь социальные феномены и политические кампании в нашей стране с 1917 г. перестали быть принадлежностью лишь сферы социальной жизни, лишь политики, от которой можно и отгородиться. Они приобрели, если хотите, онтологический и уж во всяком случае экзистенциальный смысл: они прямо определяют собою человеческое существование, несут прямую угрозу самой человеческой природе, ее свойствам, ее судьбам. Ахматова это отлично чувствовала. Из воспоминаний о ней можно увидеть, что, чуждая окружавшей ее социальной действительности, Анна Ахматова прекрасно понимала, насколько от этой небывалой действительности зависит человеческое бытие.

Она с иронией относилась к представлениям, будто можно уйти в мир чисто художественных и духовных интересов, в круг лишь эстетических, культурных проблем, - и тем как бы отрешиться от гнусной социальной действительности, остаться, так сказать, незапятнанным ею. Это иллюзорное бегство от реальности было не для Ахматовой. Как раз поэтому ее измученным ртом действительно кричал "стомильонный народ". Вот это надо оценить.

Чудовищный опыт нашей новейшей истории говорит, по-моему, об одном: вечные и естественные основы существования человеческого общества, нарушенные и отвергнутые семьдесят три года назад, оказались, однако, неустранимыми. И поэзия Анны Ахматовой, помимо прочего, свидетельствует, насколько противоестественной была попытка изъять из жизни нашего общества вечные общечеловеческие ценности, какими трагедиями - социальными и нравственными - это оборачивалось. Но она свидетельствует и о том, что человеческая природа не уступила судьбе, сохранив себя вопреки обстоятельствам истории. Эти поэтические свидетельства Анны Ахматовой - может быть, главное в ее наследии.

Примечания

1. Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987. С. 175.

2. Ахматова А. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 170. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.

3. Ахматова А. Лирика. М., 1989. С. 216. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.

Лирическая героиня Анны Ахматовой яркая и самобытная. Наряду с наиболее широко известными ее стихотворениями о любви поэзия Ахматовой включает в себя целый стихотворный пласт, содержащий патриотическую тематику.

В сборнике “Белая стая” (1917 г.), подводящем итог раннему творчеству поэтессы, впервые лирическая героиня Анны Ахматовой освобождается от постоянного любовного переживания. В нем появляются библейские мотивы, осмысливаются понятия свободы и смерти. И уже здесь мы находим первые стихи Ахматовой на тему патриотизма. В сборнике появляются также первые стихи исторического содержания. Тема Родины все больше заявляла о себе в ее поэзии. Эта тема помогла Анне Ахматовой в годы первой мировой войны занять позицию, отличавшуюся от официальной точки зрения. Она выступает как страстная противница войны:

Можжевельника запах сладкий
От горящих лесов летит.
Над ребятами стонут солдатки,
Вдовий плач по деревне звенит.
Не напрасно молебны служились,
О дожде тосковала земля:
Красной влагой тепло окропились
Затоптанные поля.
Низко, низко небо пустое,
И голос молящего тих:
“Ранят тело твое пресвятое,
Мечут жребий о ризах твоих”.

В стихотворении “Молитва” Анна Ахматова молит судьбу о возможности принести в жертву России все, что имеет:

Дай мне горькие годы недуга,
Задыханъя, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар -
Так молюсь за моей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.

Интуитивно ощущая сдвиг времени, Анна Ахматова не может не замечать, как ее родную страну раздирает на части. Ее лирическая героиня не может радоваться, когда плачет Россия. Она чувствует этот кризис душой:

Мне голос был.
Он звал утешно,
Он говорил:
“Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид”.
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

В этом стихотворении Анна Ахматова выступила как гражданин. Она не высказала прямо свое отношение к революции. Но здесь отражена позиция той части интеллигенции, которая осталась вместе со своей родиной.
С выходом сборников “Подорожник” и “Аппо Вогтш” гражданская лирика русской поэзии обогатилась новым шедевром, показывающим, что чувство, родившее стихотворение 1917 года “Мне голос был. Он звал утешно…” не только не исчезло, а, наоборот, стало тверже:

Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной,
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.

Милый сердцу поэтессы дореволюционный мир был разрушен. Для Ахматовой и многих ее современников это стало настоящей трагедией. И все же она находит внутренние силы благословить вечную новизну жизни:

Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же мне стало светло?
Днем дыханьями веет вишневыми
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес, -
И так близко подходит чудесное
К развалившимся старым домам…
Никому, никому не известное,
Но от века желанное нам.

В стихотворениях 30-х годов, создававшихся на тревожном фоне начавшейся мировой войны, А. Ахматова обращается к фольклору - к народному плачу, к причитанию. Сердцем она уже чувствовала предстоящую трагедию:

Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху,
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, -
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот - над погибшим
Парижем Такая теперь тишина.

Тридцатые годы стали для Анны Ахматовой порой тяжелых жизненных испытаний. Она оказалась свидетелем не только развязанной фашизмом второй мировой войны, но и началом войны советской России со своим народом. Репрессии 30-х годов затронули многих друзей и единомышленников Ахматовой, разрушили ее семью. Отчаяние и боль слышны в строках из “Реквиема”:

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне…

Ахматова не считает происшедшие в стране беды ни временными нарушениями законности, которые могли бы быть легко исправлены, ни заблуждениями отдельных лиц. Ведь речь шла не только о ее личной судьбе, а о судьбе всего народа, о миллионах безвинных жертв…
Оставаясь проповедницей общечеловеческих моральных норм, Анна Ахматова понимала свою “несвоевременность”, отверженность в государстве-тюрьме:

Не лирою влюбленного
Иду пленять народ -
Трещотка прокаженного
В моей руке поет.
Успеете нахаятъся,
И воя, и кляня.
Я научу шарахаться,
Вас, смелых, от меня.

В 1935 году она пишет стихотворение, в котором звучит тема трагической судьбы поэта и одновременно вызов властям:

Зачем вы отравили воду
И с грязью мой смешали хлеб?
Зачем последнюю свободу
Вы превращаете в вертеп?
За то, что я не издевалась
Над горькой гибелью друзей?
За то, что я верна осталась
Печальной родине моей?
Пусть так. Без палача и плахи
Поэту на земле не быть.
Нам со свечой идти и выть.

Вершиной гражданской поэзии Анны Ахматовой можно назвать ее поэму “Реквием”, которая была опубликована только в 1988 году. “Реквием”, “сотканный” из простых “подслушанных”, как пишет Ахматова, слов, с большой поэтической и гражданской силой отразил свое время и страдания материнской души:

Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.

В поэме просматривается форма притчи, плача. Это плач матери, потерявшей своего сына. Поэма доказывает нам, что сталинский режим не задавил поэтического слова Ахматовой, которая правдиво и открыто говорит о трагедии своего поколения.
В годы войны Ахматова не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя затем в Ташкенте, она не переставала думать и писать о покинутом городе. В ее стихах и материнские слезы и сострадание:

Постучи кулачком - я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда…
Твоего я не слышала стона.
Хлеба ты у,меня не просил.
Принеси же мне веточку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.

Лирика Анны Ахматовой в военные годы полна сострадания судьбе страны и веры в ее будущее:

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах.
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!

Лирика Анны Ахматовой, чья жизнь была полна трагедий лихолетья, наглядно передает нам ощущение того времени. Лирическая героиня поэтессы - это и страстный патриот своей родины, и страдающая мать, и волевая женщина, сумевшая вынести на своих плечах невзгоды времени. История России в поэзии Анны Ахматовой - это прочувствованный рассказ смелой женщины, сумевшей в годы всеобщего молчания сказать нелегкую правду о своей стране.

Лирическая героиня Анны Ахматовой яркая и самобытная. Наряду с наиболее широко известными ее стихотворениями о любви поэзия Ахматовой включает в себя целый стихотворный пласт, содержащий патриотическую тематику.

В сборнике «Белая стая» (1917 г.), подводящем итог раннему творчеству поэтессы, впервые лирическая героиня Анны Ахматовой освобождается от постоянного любовного переживания. В нем появляются библейские мотивы, осмысливаются понятия свободы и смерти. И уже здесь мы находим первые стихи Ахматовой на тему патриотизма. В сборнике появляются также первые стихи исторического содержания.

Тема Родины все больше заявляла о себе в ее поэзии. Эта тема помогла Анне Ахматовой в годы первой мировой войны занять позицию, отличавшуюся от официальной точки зрения. Она выступает как страстная противница войны:

Можжевельника запах сладкий

От горящих лесов летит.

Над ребятами стонут солдатки,

Вдовий плач по деревне звенит.

Не напрасно молебны служились,

О дожде тосковала земля:

Красной влагой тепло окропились

Затоптанные поля.

Мечут жребий о ризах твоих».

В стихотворении «Молитва» Анна Ахматова молит судьбу о возможности принести в жертву России все, что имеет:

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханъя, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар - Гак молюсь за моей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Интуитивно ощущая сдвиг времени, Анна Ахматова не может не замечать, как ее родную страну раздирает на части. Ее лирическая героиня не может радоваться, когда плачет Россия. Она чувствует этот кризис душой:

Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

В этом стихотворении Анна Ахматова выступила как гражданин. Она не высказала прямо свое отношение к революции. Но здесь отражена позиция той части интеллигенции, которая осталась вместе со своей родиной.

С выходом сборников «Подорожник» и «Anno Domini» гражданская лирика русской поэзии обогатилась новым шедевром, показывающим, что чувство, родившее стихотворение 1917 года «Мне голос был. Он звал утешно». не только не исчезло, а, наоборот, стало тверже:

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам.

Их грубой лести я не внемлю.

Им песен я своих не дам.

Но вечно жалок мне изгнанник,

Как заключенный, как больной,

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой.

А здесь, в глухом чаду пожара

Остаток юности губя,

Мы ни единого удара

Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней

Оправдан будет каждый час.

Но в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

Милый сердцу поэтессы дореволюционный мир был разрушен. Для Ахматовой и многих ее современников это стало настоящей трагедией. И все же она находит внутренние силы благословить вечную новизну жизни:

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькало крыло, Все голодной тоскою изглодано,

Отчего же мне стало светло?

Днем дыханьями веет вишневыми Небывалый под городом лес,

Ночью блещет созвездьями новыми

Глубь прозрачных июльских небес, - И так близко подходит чудесное

К развалившимся старым домам.

Никому, никому не известное,

Но от века желанное нам.

В стихотворениях 30-х годов, создававшихся на тревожном фоне начавшейся мировой войны, А. Ахматова обращается к фольклору - к народному плачу, к причитанию. Сердцем она уже чувствовала предстоящую трагедию:

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит,

Крапиве, чертополоху,

Украсить ее предстоит.

И только могильщики лихо работают.

Дело не ждет!

И тихо, так, господи, тихо,

Что слышно, как время идет.

А после она выплывает,

Как труп на весенней реке, -

Но матери сын не узнает,

И внук отвернется в тоске.

И клонятся головы ниже,

Как маятник, ходит луна.

Так вот - над погибшим Парижем

Такая теперь тишина.

Тридцатые годы стали для Анны Ахматовой порой тяжелых жизненных испытаний. Она оказалась свидетелем не только развязанной фашизмом второй мировой войны, но и началом войны советской России со своим народом. Репрессии 30-х годов затронули многих друзей и единомышленников Ахматовой, разрушили ее семью. Отчаяние и боль слышны в строках из «Реквиема»:

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

Ахматова не считает происшедшие в стране беды ни временными нарушениями законности, которые могли бы быть легко исправлены, ни заблуждениями отдельных лиц. Ведь речь шла не только о ее личной судьбе, а о судьбе всего народа, о миллионах безвинных жертв.

Оставаясь проповедницей общечеловеческих моральных норм, Анна Ахматова понимала свою «несвоевременность», отверженность в государстве-тюрьме:

Не лирою влюбленного

Иду пленять народ - Трещотка прокаженного

В моей руке поет.

Успеете нахаяться,

И воя, и кляня.

Я научу шарахаться,

Вас, смелых, от меня.

В 1935 году она пишет стихотворение, в котором звучит тема трагической судьбы поэта и одновременно вызов властям:

Зачем вы отравили воду

И с грязью мой смешали хлеб?

Зачем последнюю свободу

Вы превращаете в вертеп?

За то, что я не издевалась

Над горькой гибелью друзей?

За то, что я верна осталась.

Печальной родине моей?

Пусть так. Без палача и плахи

Поэту на земле не быть.

Нам со свечой идти и выть.

Вершиной гражданской поэзии Анны Ахматовой можно назвать ее поэму «Реквием», которая была опубликована только в 1988 году. «Реквием», «сотканный» из простых «подслушанных», как пишет Ахматова, слов, с большой поэтической и гражданской силой отразил свое время и страдания материнской души:

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

В поэме просматривается форма притчи, плача. Это плач матери, потерявшей своего сына. Поэма доказывает нам, что сталинский режим не задавил поэтического слова Ахматовой, которая правдиво и открыто говорит о трагедии своего поколения.

В годы войны Ахматова не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя затем в Ташкенте, она не переставала думать и писать о покинутом городе. В ее стихах и материнские слезы и сострадание:

Постучи кулачком - я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда.

Твоего я не слышала стона.

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне веточку клена

Или просто травинок зеленых,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой,

Нашей невской студеной воды.

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

Лирика Анны Ахматовой в военные годы полна сострадания судьбе страны и веры в ее будущее:

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, -

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем навеки!

Лирика Анны Ахматовой, чья жизнь была полна трагедий лихолетья, наглядно передает нам ощущение того времени. Лирическая героиня поэтессы - это и страстный патриот своей родины, и страдающая мать, и волевая женщина, сумевшая вынести на своих плечах невзгоды времени. История России в поэзии Анны Ахматовой - это прочувствованный рассказ смелой женщины, сумевшей в годы всеобщего молчания сказать нелегкую правду о своей стране.

«г. Ульяновск 2015 Содержание Введение..3-5 Глава I. Анна Ахматова: жизнь и судьба. Место Ахматовой в русской поэзии XX века..5-7 Первые книги..8-16 Война и революция (1914-1917 г.г.) ...»

Методическая разработка

по теме «Анна Ахматова: жизнь и судьба».

Работу выполнила:

Демьяченкова Александра Михайловна,

учитель русского языка и литературы

МОУ Новоульяновская СШ №2

г. Ульяновск

Введение ……………………………………………………………………………..3-5

Глава I. Анна Ахматова: жизнь и судьба.

Место Ахматовой в русской поэзии XX века. ………………………………….5-7

Первые книги……………………………………………………………………..8-16

Война и революция (1914-1917 г.г.) …………………………………………...17-19

Поэма «Реквием»………………………………………………………………...20-25

В годы Великой Отечественной войны………………………………………...26-30

Последние годы жизни…………………………………………………………..31-34

Введение

Данная работа посвящена исследованию жизненного и творческого пути А.А. Ахматовой. Ахматовская поэзия неоднократно становилась объектом исследования критиков и литературоведов на протяжении почти ста лет. Она оказалась в центре внимания уже в 1910-е годы. Сама поэтесса называла пророческой статью Н. Недоброго «Анна Ахматова» (1915). Одной из наиболее значимых в оценках и суждениях она считала работу В. Жирмунского «Преодолевшие символизм». Об особенностях художественной манеры молодого поэта до революции писали М. Кузмин («Предисловие к первой книге стихов А.А. Ахматовой «Вечер», 1912), В. Чудовский («По поводу стихов Анны Ахматовой, 1912), Н.Гумилев («Анна Ахматова. «Четки»,1914) и другие. С 1920-х годов творчество А. Ахматовой изучалось представителями разных литературоведческих школ и направлений.

Но в связи с негласным запретом поэзии А. Ахматовой в середине 1920-х, а затем и в 1940-е годы отечественная критика её забыла. После мюнхенской публикации «Реквиема» (1963) усиливается интерес к её творчеству со стороны зарубежных переводчиков и литературоведов, начали писать о ней и в России. «Возвращение» А. Ахматовой в русскую поэзию XX века сопровождалось возрождением «голосов» её эпохи, зашифрованных в её текстах. С 1960-х годов и до сегодняшнего дня не ослабевает интерес исследователей к проблеме интертекстуальности, диалога автора со всею предшествующей культурой.

Классикой ахматоведения считаются научные труды Е. Донина, В.М. Жирмунского, В.В. Виноградова, А. Наймана, А.И. Павловского, А. Хейт и других литературоведов. Труды этих выдающихся ученых стали методической основой моей работы.

И все же в литературоведении о жизни и творчестве Анны Ахматовой все еще ощущается недостаток работ, посвященных эволюции лирической системы поэтессы, анализу её художественного мышления на разных этапах творчества, особенно в 1940 – 1960-е годы.

Следует также отметить, что работа отвечает содержательной стороне школьной программы по литературе, которая отмечает «необходимость рассмотрения всех основных потоков литературы XIX- XX веков как высокого патриотического и гуманистического единства».

А поэзия Анны Ахматовой, как известно, представляет собой яркий пример любви к Родине и является одной из страниц духовного опыта великой русской культуры.

Целью моей работы является исследование жизненного и творческого пути Анны Ахматовой через мировоззренческие основы поэтессы, анализ её художественного мышления на разных этапах творчества.

Реализация этой цели осуществлялась последовательным решением следующих задач:

1) Изучение литературных источников о жизни и творчестве А.Ахматовой таких авторов, как В.В. Виноградов, Е. Донин, В.М. Жирмунский, Н. Лейдерман, А. Найман, А. Павловский и других.

3) Исследование творчества Анны Ахматовой последних лет жизни.

4) Разработка одной из актуальных тем современной литература – «Образ родной земли в поэзии Анны Ахматовой».

Работа состоит из введения, в котором указана актуальность выбранной темы, основной части, включающей главу 1 «Анна Ахматова: личность и судьба», главу 2 «Из опыта работы. Тема Родины в творчестве А. Ахматовой» и Заключения. В заключении сделаны выводы о проделанной работе по теме, о реализации поставленных целей и задач.

Выполненная работа имеет, на мой взгляд, большую практическую значимость, так как в ней широко представлен и обобщен материал о жизни и творчестве А. Ахматовой через мировоззренческие основы поэтессы. Разработка темы Родины в творчестве Анны Ахматовой отвечает современным требованиям реализации национальных приоритетов в контексте стандартов второго поколения. Данный материал может быть использован при подготовке и проведении уроков, спецкурсов, элективных курсов, факультативных занятий, внеклассных мероприятий, посвященных жизни и творчеству Анны Ахматовой.

Место Ахматовой в русской поэзии ХХ века.

Она связала эти времена

в туманно-теневое средоточье,

и если Пушкин – солнце, то она

в поэзии пребудет белой ночью…

И ты, распад всемирный, не убий

Ту связь времен, - она еще поможет.

Ведь просто быть не может двух Россий,

Как быть и двух Ахматовых не может. Е. Евтушенко. Памяти Ахматовой.

Поэзия Ахматовой являет собой небывалый синтез нежной женственности и доходящей до героизма мужественности, тонкого чувства глубокой мысли, эмоциональной выразительности и редкой для лирики изобразительности, краткости и исключительной смысловой ёмкости, предельной словесной точности и недоговоренности, предполагающей широчайшие ассоциации, строгого ощущения современности, «бега времени», постоянной памяти о прошлом и поистине пророческого предвидения, неповторимо индивидуального и социального, имеющего важнейшее значение для народа и всего человечества, национального и приобщающего к мировой культуре, смелого новаторства и укорененности в традициях. Такой многослойный синтез характеризует ахматовскую поэзию как одно из вершинных явлений литературы ХХ века, который сделал возможным соединение того, что прежде казалось несоединенным.

«Златоустой Анной Всея Руси» назвала Ахматову Марина Цветаева. Гениальное пророчество Цветаевой оправдалось: Анна Ахматова стала не только поэтическим, но и этическим, нравственным знаменем своего века.

Выдающиеся поэты-современники сразу же отметили: подражание другим, робкой неопытности раннего периода у неё как бы не было. Поэтическое слово Ахматова изначально было легким, хрупким, трепетным, «ломким» и одновременно царственным, величавым. Вспомним её понимание царственности Слова:

Ржавеет золото, и истлевает сталь,

Крошится мрамор. К смерти всё готово.

Всего прочнее на земле – печаль

И долговечней – царственное слово.

Сложное единство хрупкости, интимности и царственности, державности, прочности сразу же подчеркнули многие в лирике Ахматовой. Как-то изначально чувствовалось, что эта поэтесса выросла в великой стране. Она, с детства больная туберкулёзом, призналась позднее: «И кто бы поверил, что я задумана так надолго, и почему я этого не знала». Современники же заметили эту предельную прочность её очаровательного изящества. Они писали о «патрицианском профиле», о её изысканно-горделивой фигуре с царственной осанкой, о ней, как «Музе Петербургской» (даже Царско-сельской), даже, о её испанской шали на плечах и о многом другом:

Такою беззащитною пришла ты,

Из хрупкого стекла хранила латы,

Но в них дрожат, тревожны и крылаты,

Зарницы…

(М.Кузьмин)

Вполоборота – о печаль! –

На равнодушных поглядела.

Спадая с плеч, окаменела

Ложноклассическая шаль.

(О.Мандельштам)

В начале века профиль странный

(Истончен он и горделив)

Возник у лиры…

(С.Городецкий)

Ахматова – жасминный куст,

Обожженный асфальтом сырым,

Тропу ль утратила к пещерам,

Где Данте шел и воздух густ…

Средь русских женщин Анной дальней

Она, как облачно, сквозит

Вечерней проседью ранит.

Возвышенная стилистика присутствует и в серии живописных портретов Ахматовой, созданных К.Петровым-Водкиным, Ю.Анненковым, итальянцем А.Модильяни, Н.Ильтманом, Г.Верейским.

Ахматова по праву заняла своё особое место в блистательном ряду русских поэтов послеблоковской России, в ряду великих своих современников: Маяковского, Пастернака, Есенина, Цветаевой, Гумилева, Мандельштама.

Первые книги.

Ахматова начала писать стихи ещё в детстве и сочиняла их, по её словам, великое множество. От тех стихов, аккуратно записывавшихся на пронумерованных страницах, почти ничего не сохранилось, но те отдельные произведения, что известны, показывают весьма характерные «ахматовские» черты. Первое, что сразу же останавливает взгляд, это лаконичность формы, строгость и четкость рисунка, а также какая-то внутренняя, почти драматическая напряженность чувства. Есть в этих стихах и чисто ахматовская недосказанность, едва ли не самая знаменитая её черта как художника. Недосказанность парадоксально сосуществует у неё с совершенно чёткими и почти стереоскопическим изображением

Молюсь оконному лучу –

Он бледен, тонок, прям.

Сегодня я с утра молчу,

А сердце – пополам.

На рукомойники моем

Позеленела медь.

Но так играет луч на нем,

Что весело глядеть.

Такой невинный и простой

В вечерней тишине,

Но в этой храмине пустой

Он словно праздник золотой

И утешение мне.

(Молюсь оконному лучу)

Это стихотворение сложено буквально из обихода, из житейского немудреного быта – вплоть до позеленевшего рукомойника, на котором играет бледный вечерний луч. Невольно вспоминаются слова, сказанные Ахматовой в старости, о том, что стихи « растут из сора», что предметом поэтического воодушевления и изображения может стать даже пятно плесени на сырой стене, и лопухи, и крапива, и серый забор, и одуванчики. Вряд ли в те ранние годы она старалась сформулировать своё поэтическое кредо, как это сделала позднее в цикле. Тайны ремесла, но самое важное в её «ремесле» - жизненность и реалистичность, способность увидеть поэзию в обычной жизни – уже было заложено в её таланте самой природой.

1910 и последующие два – три года были для Ахматовой лишь предысторией её жизни. Начало 10-х годов было отмечено Гумилёва, обрела дружбу с художником Амадео Модильяни и выпустила первую книгу – «Вечер», принесшую его славу.

С Гумилевым она была знакома с гимнастических лет – по Царскому Селу. Ахматова называла годом их знакомства 1903 год, когда ей было 14, а ему 17 лет. Аня Горенко вначале достаточно холодно относилась к ухаживаниям долговязого подростка, называя их «притязаниями», лишь они 25 апреля 1910 года в Никольской слободке под Киевом, в Никольской церкви. Они были людьми, по-видимому, равновеликими в поэтическом таланте, что не могло не осложнять их жизни.

Последняя вышла в 1910-м году и была посвящена Ахматовой («Жемчужина»). В литературных кругах он уже считался мэтром. Ахматова же в то время была ещё никому не известна, одно из её стихотворений напечатал в парижском журнале «Сириус» (под инициалами А.Г.) именно Гумилев. Он же помог ей отобрать из 200 стихотворений те 46, что и составили первую книгу Ахматовой «Вечер».

В том же знаменательном 1910 году она уехала в Париж. Там произошло её знакомство с Модильяни, тогда ещё совершенно безызвестным молодым художником. В воспоминаниях о нем, написанных в старости, Ахматова произнесла фразу о «легком предрассветном часе». Так она называла свою поэтическую юность – первые стихи, любовь, предощущение славы.

Легкий предрассветный час был, но он словно бы и не был: он должен был быть, как была молодость, озвученная и облагороженная «таинственным песенным даром», ещё почти не мучительным в ту пору. По складу своего таланта Ахматова открывала мир с помощью такого чувствительного инструмента, дарованного ей природой, что все звучащие и красочные подробности вещей, жестов и событий легко и естественно входили к ней в стихах, наполняя его живой, упругой и даже полудетски праздничной силой жизни:

Жарко веет ветер душный,

Солнце руки обожгло,

Надо мною свод воздушный,

Словно синее стекло.

Сухо пахнут иммортели

В разметавшейся косе.

На стволе корявой ели

Муравьиное шоссе.

Пруд лениво серебрится,

Жизнь по-новому легка…

Кто сегодня мне приснится

В легкой сетке гамака?

(Жарко веет ветер душный…)

Поэтическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой книги стихов «Вечер», было очень зорким и внимательным по отношению ко всему, что попадало в поле её зрения. Красочная, вещная плоть мира, его чтение материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно – обрывочная речь – все это не только бережно переносилось в стихи, но и составляло их собственное существование, давало им дыхание и жизненную силу. Уже современники заметили, какую необычно большую роль играла в стихах юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская деталь. Она была у неё не только точной, она подчас осуществляла весь замысел стиха, так что, подобно замку, держала на себе всю постройку произведения. Эти детали, смело введенные прозаизмы, а главное, та внутренняя связь, какая всегда просвечивает у неё между внешней средой и постоянно бурной жизнью сердца, - все живо напоминает русскую реалистическую классику, не только романную, но и новеллистическую, прозаическую и стихотворную (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, позднее – Некрасов).

Имя молодой Ахматовой тесно связано с акмеизмом – поэтическим течением, начавшим оформляться в 1910 году, когда она начала публиковать свои стихи. Основоположниками акмеизма были Н.Гумилев и С.Городецкий, к ним примыкали также О.Мандельштам, В.Нарбут, М.Зенкевич, Н.Оцуп и некоторые другие поэты, провозгласившие необходимость частичного отказа от некоторых заветов символизма. К 1909 году символисты утратили имевшуюся у низ ранее общность и пришли к тяжелому и болезненному внутреннему кризису, свидетельствовавшему о распаде этого некогда широкой литературно-общественной группы. Отдельные крупные мастера, составлявшие гордость и силу школы, пошли настолько разными путями, что объединение их под именем одного течения все более и более представлялось чистейшею условностью.

Акмеисты поставили своей целью реформировать символизм, главной бедой которого, с их точки зрения, было то, что он «направил свои главные силы в область неведомого». Мир должен предстать таким, каков он есть, - зримым, вещным, плотским, живым и смертным, красочным и звучащим.

Это первое условие акмеистического искусства, то есть его трезвость и здравая реалистичность взгляда на мир, должно было, по мысли основоположников нового течения, сказаться и на форме их произведений. Туманная зыбкость, неопределенность и текучесть слова, столь свойственные символистам, должны были смениться четностью и определенностью словесных значений, слово должно было обозначать то, что оно обозначает в реальном языке реальных людей: конкретные предметы и конкретные свойства.

Если символисты, исповедовавшие принцип Верлена «музыка прежде всего», насыщали свои стихи интенсивным музыкальным началом, то акмеисты не признавали такой беспредельной самоценности стихов и словесной мелодии и тщательно заботились о логической ясности и предметной честности стиха. Но акмеисты признавали символизм своим «достойным отцом» и выступали лишь против того, что в нем безнадежно обветшало, в частности, нарочитой неясности и невнятности стиха, обволакивающего реальный мир туманной пеленой мистических иносказаний.

Ранее творчество Анны Ахматовой внешне легко укладывалось в рамке акмеизма: в её стихах легко найти ту предметность и четность очертанию, о которых писали в своих манифестах Н.Гумилев, С.Городецкий, М.Кузьмин и другие.

Сама Ахматова до последних дней своей жизни очень высоко ценила роль акмеизма и в своей собственной жизни, и в литературе той эпохи. Она не переставала называть себя акмеисткой. Она пошла в этой группе поддержку важнейшей стороне своего таланта – реализму, научилась точности поэтического слова и отграненности самого стиха.

Лирика Ахметовой периода первых книг («Вечер», «Четки», «Белая стая») – почти исключительно лирика любви. Её новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы, до конца разыгранной теме.

Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть ли не с первых её стихов, опубликованных ещё в «Аполлоне». Каждая книга её стихов представляла собой как бы лирический роман. Не случайно Мандельштам возводил истоки её творчества не к поэзии, а к психологической прозе XIX века, утверждая, что не было бы Ахматовой, не будь Толстого и «Анны Карениной», Тургенева с «Дворянским гнездом», всего Достоевского и отчасти даже Лескова.

Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с её манерой, принципиально не завершены и походили не столько на маленький роман в его традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца к заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде.

Хочешь знать, как все это было? –

Три в столовой пробило,

И прощаясь, держась за перила,

Она словно с трудом говорила»

«Это все…Ах, нет, я забывала,

Я люблю вас, я вас любила

Ещё тогда!»

(Хочешь знать, как все это было?)

Ахматова часто предпочитала «фрагмент» связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он дал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и интенсивным психологизмом, кроме того, фрагмент придавал изображаемому своего рода документальность: перед нами не то отрывок из отчаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшая для чужих глаз.

Нередко стихи Ахматовой напоминают беглую и как бы даже не обработанную запись в дневнике.

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

…А я была его женой.

(Он любил…)

В любовный роман Ахматовой входила эпоха – она по-своему озвучивала и переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более широкое значение, чем собственная судьба. Любовная лирика Ахматовой завоевывала все новые и новые читательские круги, не переставая быть объектом восхищенного внимания тонких ценителей, явно входила из, казалось бы, предназначенного ей узкого круга читателей.

О том, что любовная тема в произведениях Ахматовой намного шире и значительнее своих традиционных рамок, написал в статье 1915 года молодой критик Н.В. Недоброво. Он по сути был единственным, кто понял раньше других подлинную масштабность поэзии Ахматовой, указав, что отличительной чертой поэтессы не слабость и надломленность, как это обычно считалось, а, наоборот, исключительная сила воли. В стихах Ахматовой он усмотрел «лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жесткую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную».

Ахматова повествовала о горести и блужданиях, обидах своей любви. Эти лаконичные признания, полные внутренней экспрессии, похожие на безмолвную исповедь одинокого страдающего сердца, повествовали, независимо от намерений автора, и о своей эпохе, становились её документами.

Её основное поэтическое ощущение тех лет – ощущение крайней непрочности бытия, близости неотвратимо надвигающейся катастрофы. Ощущение непрочности бытия является главным и определяющим в её лирике предреволюционных лет. Исследователи заметили, что, например, слово «душный» встречается у неё так часто, словно это постоянный эпитет, неотрывный от самого мира, воспроизведенного в стихах. Надо сказать, что вообще мотив замкнутости, отъединенности и даже как бы тюремности является одним из самых громких в её дореволюционной лирике.

Навсегда забыты окошки

Что там – изморось или гроза? –

(Все мы бражники здесь, блудницы)

читаем мы в одном из стихотворений «Чётой». А в другом снова:

Ты пришел меня утешить, милый,

Самый нежный, самый кроткий.

От подушки приподняться нету силы,

А на окнах частые решети.

(Ты пришел меня утешить, милый)

Характерно, что образ Смерти – избавительницы чаще всего является воображению Ахматовой в ноанновской грозе и буре, посреди едва ли не апокалипсических бедствий и всеобщих катастроф.

Казалось мне, что туча с тучей

Сшибается где-то в высоте,

Как ангелы, сойдут ко мне.

(Как страшно изменилось тело…)

В её стихах возникали трагические мотивы мгновенности и бренности человеческой жизни, греховной в своей слепой самонадеянности и безнадежно одинокой в великом холоде бесконечности.

Помолись о нищей, о потерянной,

О моей живой душе,

Ты, в своих путях всегда уверенный,

Свет узревший в шалаше…

(Помолись о нищей, о потерянной.)

Она искала спасения в красоте природы и в поэзии, в самозабвенности минутной житейской суеты и в длинных путешествиях к великим городам и нетленным сокровищам культуры.

Вместо мудрости – опытность, пресное,

Неутоляющее питье…

(Вместо мудрости – опытность…)

В её стихах немало любовно написанных русских пейзажей, согретых трогательной и верной привязанностью, глубоким и острым чувством. Чисто русская тема уязвленной совести часто вспыхивают и разгорается у неё именно от соприкосновения всегда напряженного поэтического чувства с пейзажем, наедине с Родиной, когда, уйдя от городских событий, она оказалась наедине с природой.

Все более властно заявляла в её поэзии тема Родина. Начавшись с полупризнаний, озвученных в лермонтовских мотивах «странной любви», эта тема становится постоянной спутницей многих сюжетов, рассказываемых в стихах «Белой стаи», «Подорожника», затем «Anno Domino» и других – вплоть до последних произведений.

Тема Родины, все более властно год от года входившая в её творчество, тема, бывшая для неё, как показало время, органичной, помогла её в годы первой мировой войны занять позицию, заметно отличавшуюся от официальной пропагандистской литературы.

Война и революция (1914 – 1917гг.)

Война в представлении Ахматовой всегда была великим бедствием, трагедией и злом. Трагическое время требовало от поэтессы обращения к прошлому, к мировым гуманистическим традициям, к величественной и страшной истории России. Судьба Родины становится центром ахматовской скорби. Картины войны даются через скупые зарисовки пожарищ: «можжевельника запах сладкий // от горящих лесов летит». Муки окровавленной земли сопоставимы только с мучениями христианских святых: «Ранят тело свое пресвятое, // Мечут жребий о ризах твоих». А вера Ахматовой в Россию соотносима с милосердием Божьей Матери:

Только нашей земли не разделит

На потеху себе супостат:

Богородица белый расстелет

Над скорбями великими плат.

В стихотворении «Молитва», поражающем силой сомоотреченного чувства, она молит судьбу о возможности принести в жертву России все, что имеет, - жизнь свою и жизнь своих близких:

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханья, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар –

Так молюсь за твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Глубина и богатство духовной жизни, серьезность и высота моральных требований неуклонно выводили Ахматову на дорогу общественных интересов. Все чаще в стихах появляется образ России.

Своего рода итогом пройденного Ахматовой до революции пути считается её стихотворение «Мне голос был», написанное в 1917 году. Оно сразу же провело отчетливую линию между Ахматовой и эмигрантами, покинувшими Россию после Октября, а также и некоторым из тех, кого называли внутренними эмигрантами, то есть по каким-то причинам не уехавшими, но яростно враждебными по отношению к России, вступившей на иной путь. Главное, что отделяло Ахматову от эмигрантов, это чувство патриотизма. Она осуждала гражданскую вону, как осуждала всякую войну, причем эта война казалась ей более ужасной, что сочеталось с интервенцией иностранных держав и велась людьми, принадлежавшими одному отечеству.

То, что рождался новый мир, что пришел новый Век, означенной переоценкой ценностей и созиданиям новых отношений, это Ахматова и многие другие художники полностью принять не могли. Марина Цветаева, подобно Ахматовой, отказалась делить людей единой нации на каких-то «красных» и каких-то «белых» - она предпочитала плакать и скорбеть о тех и о других.

В стихотворении «Мне голос был» Ахматова выступила как страстный гражданский поэт яркого патриотического звучания. Это одно из самых ярких произведений периода революции. В нем нет ее понимания, нет ее принятия, но в нем страстно прозвучал голос той интеллигенции, которая ходила по мукам, ошибалась, сомневалась, искала, отвергала, но посреди этого круговорота уже сделала свой главный выбор – осталась вместе со своей страной, своим народом.

Он говорил: «Иди сюда,

оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Строгая, приподнятая библейская форма стихотворения, заставляющая вспомнить пророков – проповедников, и самый жест изгоняющего из храма (жест этот почти зрительно создается интонацией стиха) – все в данном случае удивительно соразмерно своей величественной и суровой эпохе, начинавшей новое летоисчисление. А.Блок очень любил это стихотворение и знал его наизусть. Это была вершина, высшая точка, достигнутая поэтессой в первую эпоху её жизни.

Поэма «Реквием»

Главным творческим и гражданским достижением Ахматовой в 30-е годы явилось создание его поэмы «Реквием», непосредственно посвященной годам «большого террора» - страданиям репрессированного народа.

«Реквием» состоит из десяти стихотворений, прозаичного Предисловия, названного Ахматовой «Вместо Предисловия», Посвящения, Вступления и двухчастного Эпилога. Поэме, кроме того, предпослан эпиграф из стихотворения «Так не зря мы вместе бедовали»…Ахматова решительно отказывалась снять эпиграф, так как он, с силой чеканной формулы, бескомпромиссно выражал самую суть её поведения – как писателя и гражданина, она действительно была вместе с народом в его беде и никогда не искала защиты у «чуждых крыл» - ни тогда, в 30-е годы, ни позже, в годы ждановской расправы.

О жизненной основе «Реквиема» и его внутренней цели Ахматова рассказала в прозаическом Прологе, названном е. «Вместо Предисловия».

«В тогдашние годы ежовщины, - пишет она, - я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):

А это вы можете описать?

И я сказала:

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что было некогда её лицом».

В этом маленьком отрывке зримо вырисовывается эпоха, Характерна сама лексика: Ахматову не узнали, а «опознали», губы у женщины «голубые» от голода и нервного истощения, все говорят только шёпотом. Предисловие помогает понять, что поэма написана, как когда-то «Реквием» Моцарта, « по заказу». Женщина с голубыми губами торжество справедливости, правды. И Ахматова берет на себя этот заказ, этот тяжкий долг, нимало не колеблясь, ведь она будет писать обо всех, в том числе и о самой себе.

«Реквием» создавался в разные годы. Даты под стихотворениями, составляющими поэму, разные: «Посвящения» домечено мартом 1940 года, две части «Вступления» - осенью 1935-го, вторая – шестая части того же «Вступления» - 1939-м, «Приговор» - тоже 1939-м, но с указанием «вето», «К смерти» - 19 августа 1939-го; «Уже безумие крылом», являющиеся девятой частью «Реквиема», имеет дату 4 мая 1940 года с указанием «Фонтанный дом»; «Распятие», печатающееся в «Реквиеме» без даты, имеет в отдельных публикациях дату 1938 – 1939, поскольку оно состоит, как известно, из двух частей, наконец, «Эпилог», также являющийся двухчастным произведением, обозначен мартом 1940 года с указанием «Фонтанный Дом» Таким образом, почти весь «Реквием» написан в 1935 – 1940 годах, только «Вместо Предисловия» и эпиграф помечены 1957 и 1961 годами.

Все эти даты (кроме эпиграфа и заметки «Вместо Предисловия») связаны у Ахматовой с трагическими пиками горестных событий тех лет: арестом сына в 1935 году, вторым арестом – в 1939, вынесением приговора, хлопотами по делу, днями отчаяния…

Эта монументальная поэма органически примыкает ко всем «плачам», скорбным молениям Ахматовой, и летописи ее утрат. Это – поэма с уникальной композицией, со строгой выверенностью в чередовании эпических и лирических фрагментов, со сложным обрамлением – «Эпиграфом», «Вместо Предисловия», «Эпизодом». В «Реквиеме» десять главок. Важно также появление в поэме скорбной, нежной лирической главки, своего рода «передышки» после начальных громовых, устрашающих глав и строк:

Тихо льется тихий Дон,

Желтый месяц входит в дом…

Да это почти моцарская «Lacrimosa», часть его «Реквиема», тоже следующая после грозной «Dies irae» (День гнева). Именно в этой части Ахматова говорит о своем сиротстве:

Эта женщина больна,

Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

По законам реквиема построена вся первая часть великой поэмы.

Её образуют «Посвящения», «Вступление» и фрагменты «Уводили тебя на рассвете»… Ахматова немногословна, она способна уловить и будничные говоры жизни, в этой части воссоздает множество штрихов, остановившееся время. Она говорила о всеобщем оцепенении, замирании, о том, как поражены все окружающие грандиозностью вселенского горя, беды. «И ненужным привеском болтался / Возле тюрем твоих Ленинград» - это предельно заостренное выражение отмирания, остановки, скованности жизни. «Привесок» - нечто оторванное, приложенное к целому. Горе придавило и объединило всех, до этого живших отчужденно и беззаботно. Какой-то космический вихрь проносится над головами, и от него некуда укрыться. Даже небеса исчезли: «Небеса расплавились в огне» (это уже в X главе). Но этот ветер смерти – не моцартовский «Dies irae», а нечто содеянное людьми, уничтожающее их же, превращающее Ленинград в ненужный «привесок» к «преисподней», даже останавливающее Неву:

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»

И смертельная тоска.

Рифмы «затворы – норы», как и шины «черных марусь» (т.е. арестных машин, «воронков»), наконец, удивительно разговорный самоупрёк героини из очереди перед тюрьмой («показать бы тебе, насмешнице») – это предельно земные, точные знаки остановившегося времени.

Остановившееся, застывшее время передается в поэме через мелодию глубочайшей печали и образы открывшейся бездны, выражается апокалипсическими подробностями: «ключей постылый скрежет», «одичалая столица», «осатанелые лета», «звезды смерти стояли над нами», «у божницы свеча оплыла».

При создании образа вечного Безмолвия, Молчания Ахматова отходит от традиций реквиема – мессы: в её образе Молчания, Покоя почти нет темы смирения, примеряющей тишины вечного покоя.

Анна Ахматова создает два отчетливых встречных течения чувств, два противоречия. С одной стороны, она как бы следует поэтике реквиема», признает, что тот «покой вечный», который она вымаливает для мучеников, воздействует и на неё. Отсюда и призыв, само-приказ к успокоению, к беспамятству: «У меня сегодня много дела: / Надо память до конца убить, / Надо, чтоб душа окаменела…» Этот поток чувств порождает в итоге символ окаменения, застылой (а потому нерушимой) Памяти. Все линии лирического сюжета сходятся в итоге в образе онемевшего памятника. Этот символ Горя отчетливо виден с любой точки поэмы.

Но с другой стороны, ахматовский монумент, холодный камень, её безмолвный памятник – это стонущий камень, гневно протестующий. В нем сохранено биение жизни, лишь на время оцепеневшей, вся сила надежды. «Окаменелое страданье», каменное слово приговора бессильны перед нравственным подвигом, перед всесильной стихией жизни.

В заключительных главах поэмы Ахматовой возникает картина необычного горя, хотя и грандиозного, а горя, связанного с преступным путем России, звучат «плачи», несущие в себе надежду, выход к свету. Ахматовское «распятие», возле которого «хор ангелов великий час восславил» (т.е. час близкого воскрешения), - это неожиданное для всего атеистического времени 30-х годов высочайшее молитвенное утешение. Оно лирическое, интимное и эпическое одновременно. «Распятие» можно считать поэтико-философским центром всего произведения, хотя и помещено оно непосредственно перед «Эпилогом».

«Эпилог», состоящий их двух частей, возражает читателя к мелодии и общему смыслу «Предисловия», и «Посвящения». Вторая, заключительная его часть развивает тему Памятника, хорошо известную в русской литературе по Державину и Пушкину, но приобретенную под пером Ахматовой совершенно необычный – глубоко трагический – облик и смысл. Никогда – ни в русской, ни в мировой литературе не возникало столь необычного образа – Памятника Поэту, стоящему, по его желанию и завещанию у тюремной стены. Это – поистине памятник всем жертвам репрессий, замученных в 30-е и в иные страшные годы:

…А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условием – не ставить его

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов

И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь,

И выла старуха, как раненный зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век,

Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

(Реквием)

«Реквием» Ахматовой – подлинно народное произведение, не только в том смысле, что он отразил и выразил великую народную трагедию, но и по своей поэтической форме, близкой и народной притче. Сотканный из простых, «подслушанных» слов, он с большой поэтической и гражданской силой выразил свое время и страдающую душу народа.

«Реквием» не был известен ни в 30-е, ни в последующие годы, как, впрочем, не были известны и многие произведения тех лет. Но он навеки запечатлел свое время и показал, что поэзия продолжала существовать даже и тогда, когда «поэт жил с зажатым ртом». Задушенный крик стомиллионного народа оказался услышанным – в этом великая заслуга Ахматовой.

В годы Великой Отечественной войны.

Великая Отечественная война советского народа, которую он вел на протяжении четырех долгих лет с германским фашизмом, отстаивая как независимость своей Родины, так и существование всего цивилизованного мира, явилась новым этапом и в развитии советской литературы.

Война застала Ахматову в Ленинграде, она видела первые жестокие удары, нанесенные сколько раз воспетому ею городу. Уже в июле появляется знаменитая клятва:

И та, что сегодня прощается с милым, -

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит.

Муза Ленинграда надела в те тяжелые времена военную форму, и Ахматовой она являлась тогда в суровом, мужественном обличье.

Поэтесса не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя за тем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе. Зная о муках блокадного Ленинграда лишь из рассказов, писем и газет, поэтесса чувствовала себя, однако обязанной оплакивать великие жертвы любимого города. Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому трагизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово «плакальщица», появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она придавала высокое поэтическое значение. Её стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:

А вы, мои друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Нал вашей памятью не стыть плакучей ивой,

И крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!

Ведь все равно - вы с нами!..

Все на колени, все!

Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами –

Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

(А вы, мои друзья последнего призыва!..)

Конечно, у Ахматовой нет прямых описаний войны – она ее не видала. Но ее произведения дороги тем, что они выражали чувства сострадания, любви и скорби, шедшие тогда к Ленинграду со всех концов страны.

Характерно, что в ее военной лирике главенствует слово «мы». «Мы сохраним тебя, русская речь», «мужество нас не покинет», «нам родина пристанище дала» - таких строк, свидетельствующих о новизне восприятия Ахматовой и о торжестве народного начала, у нее немало.

Родиной оказались не только Петербург, не только Царское Село, но и вся огромная страна, раскинувшаяся на беспредельных и спасительных азиатских просторах:

Мы знаем, что нынче лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

Не страшно под рулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, -

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

(Мужество)

«Бесстрастию» времени здесь противопоставляется напряженность воли и чувств людей, принимающих на себя бремя ответственности и совершающих выбор. Выделенное логическим ударением слово наших отражает неотвратимо приблизившийся переломный момент истории. Повтор слов (час-часы, мужества-мужество) подчеркивает взаимодействие разных значений слова (час – пора выбора и час – указание на время на символических часах; мужество – стойкость духа в беде, терпение, противопоставление указанию, и мужество – храбрость, бесстрашие). В стихотворении присутствуют отрицательные оценочные конструкции, раскрывающие природу подлинного бесстрашия и определяющие меру, цену истинного мужества, в основе которого – самоотречения. («Не страшно под пулями мертвыми лечь, не горько остаться без крова…») Здесь Ахматова использует прием свернутого противопоставления, на которое указывает тире.

Особую роль в ритмической, графической семантической композиции текста играет последняя строка, состоящая из одного, специально выделенного слова навеки. Это слово не имеет рифмы и поэтому обладает особой силой. Оно связано с мотивом времени. Таким образом, показано движение от настоящего к будущему к вечному. Такая организация текста подчеркивает веру поэта в победу, в спасение Родины. Анна Ахматова говорит о всеобщем и о своем личном, заключенном в нем: свободное и чистое слово – это сфера жизни и деятельности поэта, это его личностная сущность и это национальная культура народа. Так личное сливается с общественным, и именно это окрашивает высокий строй стихотворения пафосом неподдельной искренности, лишенной какой-либо фальши.

Стихи конца войны преисполнены у Ахматовой солнечной радости и ликования. Но поэтесса не была бы сама собой, если бы даже в эти счастливые дни не помнила о великих жертвах и страданиях, принесенных народом во имя свободы Отечества. С стихотворении «Памяти друга» она писала:

И в День Победы, нежный и туманный,

Когда заря, как зарево, красна,

Вдовою у могилы безымянной

Хлопочет запоздалая весна.

Она с колен подняться не спешит,

Дохнет на почку и траву погладит,

И бабочку с плеча на землю ссадит,

И первый одуванчик распушит.

По-видимому, это одно из самых мудрых, и в своей мудрости прекрасных стихов о нашей Победе. Весенний, знобкий воздух, сквозящий в строчках этого восьмистишья, говорит нам об освеженном пространстве того незабываемого времени больше многих других фанфарных и громких стихов. В образ Победы – Вдовы – разве не относится он сразу ко многим и многим миллионам вдов, сирот, калек и несчастных, вынесших концлагеря и тюрьмы, оккупации и блокады?

Годы войны стали для Ахматовой временем познания истинных возможностей собственной поэзии. Рассказывая в одном из стихотворений в Ленинград, она написала:

Белым камнем тот день отмечу,

Когда я о победе пела,

Когда я победе на встречу,

Обгоняя солнце, летела…

На сотни верст, на сотни миль,

На сотни километров

Лежала соль, шумел ковыль,

Чернели рощи кедров.

Как в первый раз я на нее,

На Родину, глядела.

Я знала, это все мое –

Душа моя и тело.

(С самолета)

Это взгляд из окна самолета, но это нечто несравненно больше: взгляд с той действительно высокой точки зрения, которую обрела Ахматова в годы Великой Отечественной войны, с точки зрения поэта – гражданина, поэта – патриота.

«Я знала: это все мое…» - здесь исходная позиция, с которой началась новая полоса в творчестве поэтессы. Расширившийся диапазон лирики, новое виденье мира, пора высокого гражданского возмужания – все это не могло не внести в ее творчество новых замыслов и поисков новых стихотворных форм. Когда читаешь ахматовские стихи военной поры, невольно обращаешь внимание, как упорно и чуть ли не независимо от автора объединяются они в отдельные лиро-эпические группы, напоминающие поэмы. Таковы, например, «Луна в зените» или маленький триптих, посвященный Блоку и тоже начатый в годы войны. Ахматова неуклонно шла к новым формам эпического облика.

Последние годы

Анна Ахматова была великой трагической поэтессой и глубоким художником, который застал великую эпоху. Она прошла большой творческий путь, перенесла тяжелые невзгоды, отразившиеся как в «Реквиеме», так и в некоторых стихах послевоенных лет.

В послевоенные годы она многое вспоминала, но ее воспоминания не похожи были на мемуары, созданные на досуге; бескомпромиссно и сурово она осудила и в «Поэме без героя», и в других произведениях некогда воспетую и его эпоху.

Блуждание Памяти и Совести по кромешным далям давно отзвучавших времен неизменно проводили ее в день сегодняшний, к нынешним людям. Историзм мышления являлся главным героем поэтического рассуждения, основной отправной точкой всех мемуарных ассоциаций.

В это время Ахматова занялась исследованием творчества А.С. Пушкина. Она гордилась, что принадлежит к почетной когорте исследователей творчества по праву автора научных работ о жизни и творчестве Пушкина. С необыкновенной живостью и новизной предстал великий поэт в освещении Ахматовой. Её творческая интуиция, путь к Пушкину не извне, а изнутри творческого мира – вот это и был очень человечный, чуткий ахматовский «пушкинизм».

Поздние стихи Ахматовой, по-пушкински просветленные и мудрые, заметно более гармоничны и музыкальны, чем прежние. В них вошла несвойственная раньше напевность, встречаются, хотя и редко, даже внутренние рифмы, делающие стих легким, как бы плавно скользящим:

И лебедь, как прежде, плывут сквозь века,

Любуюсь красой своего двойника.

И замертво спят сотни тысяч шагов

Врагов и друзей, друзей и врагов.

И шествию теней не видно конца

От вазы гранитной не видно дворца.

Там шепчутся белые ночи мои

О чьей-то высокой и тайной любви.

И все перламутром и яшмой горит,

Но света источник таинственно скрыт.

(Летний сад)

Лирике Ахматовой был свойственен глубокий психологический подтекст, что зримо сближает ее с определенными художественными исканиями XX века. Но за этими ахматовскими поисками и находками неуклонно и неотторжимо возвышается величественная гряда русской классической литературы XIX века.

Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Толстой – вот основные имена и предтечи ахматовской поэзии, которая с самого начала была пристально внимательна к великому наследию человеческой культуры.

В поздней лирике, особенно в той, что носит почти дневниковый характер, усиливается ахматовская фрагментарность. Иногда кажется, что она разговаривает с листом бумаги, с самой собой, с небом и богом. Она добирается с помощью своих фрагментов и недоговоренностью до подсознания, до той области, которую она называла душой. Мир всегда был для нее особым – не таким, как видят его все. В старости она видит его не просто неустойчивым, чреватым и наполненным бедами, но трагическим и разбитым на части, на куски, на глыбы и обломки. Как никому из других поэтов, Ахматовой было суждено запечатлеть эту раздробленность, расколотость мира, которого даже, может быть, уже нет, - он существует лишь в нашем инерционном сознании.

Но может быть, все это мрачное, исполненное тягостных предчувствий ощущение – лишь даль возрасту, когда все напоминает лишь о смерти? Все это не случайно. Её признания о «тайном знанье», о «последнем часе», о «незримом потоке бытия», о том, что мир видится его странно прозрачным, так что и сама тьма – прозрачна и потому как бы светла…Такие признания у нее слишком многочисленны. Они как бы создают особую музыку позднего ахматовского стиха, они похожи на знаки некоего последнего знания о мире, дарованного ей на краю жизни.

Читая стихи поздней Ахматовой, мы не можем не чувствовать, что ее мрак не пессимистичен, он – трагичен. Ее последние стихи, в особенности те, что навеяны комаровской природой, все время внимательно и бережно останавливаются на тех мелочах и приметах жизни, где сквозит прелесть и очарование. Она всматривается в эти приметы с грустью, но и с благодарностью: ведь жизнь еще продолжается и, может быть, по каким-то высшим законам, она не оборвется, не соскользнет в пропасть, уже вырытую человеческим неразумием.

Когда-то в молодости, в «Эпических мотивах» она писала о том, что в старости, в нищете, в болезнях, на грани смерти она, возможно, вспомнит мягкий зимний снег, медленно поднимающийся кверху:

…И я подумала: не может быть,

Чтоб я когда-нибудь забыла это.

И если трудный путь мне предстоит,

Вот легкий груз, который мне под силу

С собой взять, чтоб в старости, в болезни,

Быть может, в нищете – припомнить

Закат неистовый, и полноту

Душевных сил, и прелесть милой жизни

(Эпические мотивы)

Прелесть милой жизни постоянно преодолевала мрак ее последних стихов. Возможно, на краю жизни она именно легкий груз взяла с собой, живые очертания царскосельских садов, комаровские сосны. А нам она оставила поэзию, где есть все – и мрак жизни, и глухие удары судьбы, и отчаяние, и надежда, и благодарность солнцу, и «прелесть милой жизни».

В 1964 году в Италии Ахматовой была вручена премия «Этна Таормина» за сборник стихов, который состоял из стихов разных лет. В 1965 году в Лондоне Ахматовой вручили почетную мантию доктора Оксфордского университета как величайшей из современных русских стихотворцев, чья поэзия и собственная судьба отразила судьбы русского народа.

Трудным и сложным был путь Анны Ахматовой. В её жизни и творчестве мы ощущаем «бег времени», находим не внешние исторические аксессуары пережитой, переживаемой эпохи, а живые чувства, предвидения и прозрения проницательного художника. И многим еще предстоит эта духовная, историческая необходимость – открыть для себя Ахматову.

Похожие работы:

«Выступление председателя Ставропольской краевой организации Профсоюза работников народного образования и науки Российской Федерации Манаевой Лоры Николаевны в рамках краевой августовской педагогической конференции на круглом столе 22.08.2016г.