2. Настоящее слово представляет рассуждению вашему сокровище в бренных сосудах, т. е. в телах. Никакое слово не может изъяснить его качество. Одну надпись имеет сие сокровище, надпись непостижимую, как свыше происходящую; и те, которые стараются истолковать ее словами, принимают на себя труд великого и бесконечного испытания. Надпись эта такова: святое смирение.

3. Все, которые Духом Божиим водятся, да внидут с нами в сие духовное и премудрое собрание, неся в мысленных руках Богописанные скрижали разума! И мы сошлись, исследовали силу и значение честного оного надписания. Тогда один сказал, что смирение есть всегдашнее забвение своих исправлений. Другой сказал: смирение состоит в том, чтобы считать себя последнейшим и грешнейшим всех. Иной говорил, что смирение есть сознание умом своей немощи и бессилия. Иной говорил, что признак смирения состоит в том, чтобы в случае оскорбления, предварять ближнего примирением и разрушать оным пребывающую вражду. Иной говорил, что смирение есть познание благодати и милосердия Божия. Другой же говорил, что смирение есть чувство сокрушенной души и отречение от своей воли.

4. Все сие выслушав, и с великою точностию и вниманием рассмотрев и сообразив, не мог я слухом познать блаженное чувство смирения; и потому, будучи последним из всех как пес, собрав крупицы, падавшие со стола мудрых и блаженных мужей, т. е. слова их уст, определяя добродетель оную, говорю так: смиренномудрие есть безымянная благодать души, имя которой тем только известно, кои познали ее собственным опытом; оно есть несказанное богатство; Божие именование; ибо Господь говорит: «научитеся» не от Ангела, не от человека, не от книги, но "от Мене" , т. е. от Моего в вас вселения и осияния и действия, «яко кроток есмь и смирен сердцем» и помыслами, и образом мыслей, «и обрящете покой душам вашим» от браней, и облегчение от искусительных помыслов ().

5. Иной вид священного сего вертограда еще во время зимы страстей, другой – весною, которая обещает плоды, и иной – во время лета созреваемых добродетелей; впрочем все сии видоизменения ведут к одному концу – к веселию и плодоносию; и потому каждое его время имеет свои некоторые указания и признаки плодов. Ибо когда начнет в нас процветать священный грозд смирения, тогда мы, хотя и с трудом, возненавидим всякую славу и похвалу человеческую, отгоняя от себя раздражительность и гнев. Когда же смиренномудрие, сия царица добродетелей, начнет преуспевать в душе нашей духовным возрастом, тогда не только за ничто почитаем наши все добрые дела, но и вменяем их в мерзость, думая, что мы ежедневно прилагаем к бремени наших грехов, неведомым для нас расточением, и что богатство дарований, которые получаем от Бога, и которых мы недостойны, послужит к умножению наших мучений в грядущем веке. Посему ум бывает в то время неокрадом, затворившись в ковчеге смирения, и только слышит вокруг себя топот и игры невидимых татей, но ни один из них не может ввести его в искушение; ибо смирение есть такое хранилище сокровищ, которое для хищников неприступно.

6. Итак мы дерзнули любомудрствовать в немногих словах и цветоносии и первом преуспеянии оного присноцветущего плода; а какова совершенная почесть священнейшего смиренномудрия, о том вопросите Самого Господа, ближайшие его други. О количестве богатства сего говорить невозможно: о качестве – еще труднее; однако о свойстве ее покусимся сказать по данному нам разумению.

7. Покаяние искреннее, плач, очищенный от всякой скверны, и преподобное смирение новоначальных такое имеют различие между собою, как мука, тесто и печеный хлеб. Ибо душа стирается и истончевается истинным покаянием, соединяется же неким образом, и, так сказать, смешивается с Богом, водою плача неложного; а когда от него разжжется огнем Господним, тогда хлеботворится и утверждается блаженное смирение, бесквасное и невоздымающееся. Посему сия священная и триплетенная вервь, или, лучше сказать, радуга, сходясь в одну силу и действие, имеет свои особенные действия и свойства; и если укажешь на какой-либо признак одного, то в то же время найдешь, что он служит признаком и свойством и другого. Но что мы здесь сказали кратко, то постараемся утвердить и доказательством.

8. Первое, и одно из превосходнейших свойств сей прекрасной и досточудной троицы, состоит в радостнейшем подъятии уничижений, когда душа распростертыми руками принимает и объемлет их, как врачевство, исцеляющее и попаляющее ее недуги и великие грехи. Второе же по оном свойство есть истребление всякого гнева, и в утоление оного – смирение. А третия и превосходнейшая степень есть совершенное неверование своим добрым делам, и всегдашнее желание научаться.

9. «Кончина убо закона и пророков – Христос, в правду всякому верующему» (); конец же нечистых страстей – тщеславие и гордость всякому невнимающему себе. Истребитель же их – мысленный сей олень, т. е. смиренномудрие, хранит сожителя своего невредимым от всякого смертоносного яда . Ибо когда является в смиренномудрии яд лицемерия? Когда яд клеветы? Где может в нем гнездиться и крыться змей? Не извлекает ли оно его паче из земли сердца, и умерщвляет, и истребляет?

10. В том, кто совокупляется со смирением, не бывает ни следа ненависти, ни вида прекословия, ни вони непокорства, разве только где дело идет о вере.

11. Кто с добродетелью смиренномудрия соединился браком, тот кроток, приветлив, удобоумилен, милосерд; паче же всего тих, благопокорлив, беспечален, бодр, неленостен, и – что много говорить – бесстрастен; потому что «в смирении нашем помяну ны Господь,... и избавил ны есть от врагов наших» (), от страстей и скверн наших.

12. Смиренномудрый монах не любопытствует о предметах непостижимых; а гордый хочет исследовать и глубину судеб Господних.

13. К одному из рассудительнейших братий бесы приступили очевидно и ублажали его. Но сей премудрый сказал им: «Если бы вы перестали хвалить меня в душе моей, то, из отшествия вашего, я заключил бы, что я велик; если же не перестанете похвалять меня, то из похвалы вашей вижу мою нечистоту; ибо «нечист пред Господем всяк высокосердый» (). Итак, или отойдите, чтобы я почел себя за великого человека; или хвалите, и я, посредством вас, приобрету больше смирения». Сим обоюдным изречением они так были поражены, что тотчас же исчезли.

14. Да не будет душа твоя рвом, который иногда источает животворную воду смирения, а иногда иссыхает от зноя славы и возношения; но да будет она источником бесстрастия, всегда изводящим из себя реку нищеты.

15. Возлюбленный! Знай, что «удолия умножат пшеницу» (), и плод духовный в себе. Сие удолие есть душа смиренная, которая посреди гор, трудов и добродетелей, всегда пребывает без возношения и неподвижною. Не постился я, говорит Давид, не бдел, не лежал на голой земле: но «смирихся, и спасе мя Господь» вскоре ().

16. Покаяние восставляет падшего; плач ударяет во врата небесные; а святое смирение отверзает оные. Я же, говоря сие, поклоняюсь Троице во Единице и Единице в Троице.

17. Солнце освещает все видимые твари, а смирение утверждает все разумные действия. Где нет света, там все мрачно; и где нет смиренномудрия, там все наши дела суетны.

18. Одно во всей вселенной такое место, которое только однажды видело солнце: и один помысл часто рождал смирение. В один и единственный день весь мир возрадовался: и одна только добродетель смиренномудрия такова, что бесы подражать ей не могут .

19. Иное дело превозноситься; иное дело не возноситься; а иное смиряться. Один целый день судит (о всех и о всем); другой ни о чем не судит, но и себя не осуждает, третий же, будучи неповинен, всегда сам себя осуждает.

20. Иное дело смиренномудрствовать; иное дело подвизаться для приобретения смиренномудрия; а иное дело хвалить смиренномудрого. Первое принадлежит совершенным; второе – истинным послушникам; а третие – всем православным христианам.

21. Кто смирил себя внутренне, тот не бывает окрадываем чрез уста; ибо чего нет в хранилище, того и дверь сия не износит.

22. Когда конь бежит один, ему кажется, что он скоро бегает: но когда находится в бегу с другими, тогда познает свою медленность.

23. Если помысл наш уже не хвалится природными дарованиями, то это знак начинающегося здравия; а доколе чувствует он сей смрад тщеславия, дотоле благовония мира (смирения) обонять не может.

24. Святое смиренномудрие говорит: кто имеет любовь ко мне, но еще не совокупился со мною совершенно, тот никого не будет осуждать, не пожелает начальствовать, не будет выказывать свою премудрость. По совокуплении же со мною для него уже «закон не лежит» ().

25. Нечистые бесы тайно слагали похвалу в сердце одному, тщательно стремившемуся к сей блаженной добродетели подвижнику; но он, будучи наставляем божественным вдохновением, умел убедить лукавство духов благочестивою хитростию. Вставши, написал он на стене своей келлии названия высочайших добродетелей, т. е. любви совершенной, ангельского смиренномудрия, чистой молитвы, нетленной чистоты, и других подобных; и когда помыслы начинали хвалить его, он говорил к ним: «Пойдем на обличение» и, подошедши к стене, читал написанные названия, и взывал к себе: «Когда и все сии добродетели приобретешь, знай, что ты еще далеко от Бога».

26. Итак, мы не можем сказать, в чем собственно состоит сила и существо сего солнца (смиренномудрия); однако по его свойствам и действиям можем постигать его существо.

27. Смиренномудрие есть покров божественный, который не дает нам видеть наши исправления. Смиренномудрие есть бездна самоохуждения, неприступная для всех невидимых татей. Смиренномудрие есть «столп крепости от лица вражия» (). «Ничтоже успеет враг на него, и сын, т. е. помысл беззакония не преложит озлобити его» (). «И истечет от лица своего враги своя и ненавидящие его победит» ().

28. Кроме показанных свойств, которые все, за исключением одного , суть видимые знамения сего сокровища духовного, есть еще и другие свойства, которые познает в душе своей великий обладатель сего богатства. Тогда ты достоверно узнаешь, что святое существо сей добродетели есть в тебе, когда будешь исполнен неизреченного света и несказанной любви к молитве. Прежде же чем ты достигнешь сих дарований, надлежит тебе приобрести сердце, неназирающее чужих согрешений; предтечею же всего сказанного должна быть ненависть к тщеславию.

29. Кто познал себя во всяком чувстве души, тот как бы посеял на земле; а кто так не посеял, в том невозможно процвести смиренномудрию .

30. Познавший себя достиг разума страха Господня, и ходя в оном, достигает врат любви.

31. Смиренномудрие есть дверь царствия небесного, и она вводит туда приближающихся к ней. Думаю, что о входящих сею дверью говорит и Сам Спаситель сими словами: «и внидет и изыдет» () без страха из сей жизни, и пажить обрящет и злак в райских селениях. Все же, которые пришли в монашество иною дверью, татие суть своей жизни и разбойницы.

32. Если хотим достигнуть добродетели смиренномудрия, да не престанем самих себя испытывать и истязывать; и если в истинном чувстве души будем думать, что каждый ближний наш превосходнее нас, то милость Божия недалека от нас.

33. Невозможно пламени происходить от снега; еще более невозможно быть смиренномудрию в иноверном, или еретике. Исправление это принадлежит одним православным, благочестивым, и уже очищенным.

34. Многие называют себя грешниками, а может быть и в самом деле так о себе думают; но сердце искушается уничижением (от других).

35. Поспешающий к оному необуреваемому пристанищу смиренномудрия да не престанет делать все, что может, и да понуждается и словами, и помышлениями, и разными способами, исследованиями и изысканиями, и всем житием, и ухищрениями творя молитвы и моления, размышляя, придумывая, и все средства изобретая, доколе содействием Божиим и пребыванием в уничиженнейших и наиболее презираемых состояниях и трудах не избавится ладья души его от бедствий приснобурного моря тщеславия; ибо избавившийся от сей страсти получает удобное оправдание от всех прочих грехов своих, как евангельский мытарь.

36. Некоторые хотя и получили уже прощение грехов, но для всегдашнего побуждения к смиренномудрию удерживают до конца жизни воспоминание о преждебывших согрешениях, заушая оным суетное возношение. Другие, размышляя о страданиях Христа Спасителя, считают себя неоплатными должниками пред Ним. Иные охуждают себя за ежедневные неисправности. Иные случающимися искушениями, немощами, и согрешениями, в какие впадают, низвергают гордость. Другие молением о взятии от них дарований, усвоили себе матерь дарований смирение. Есть и такие (но ныне есть ли, не могу сказать), которые тем более смиряются пред Богом, чем более ущедряются Божиими дарованиями, почитая себя недостойными такового богатства, и такой имеют залог в душе, что будто бы они ежедневно прилагают к долгу своему. Вот смирение, вот блаженство, вот совершенная почесть победная! Если увидим или услышим, что кто-нибудь, в продолжение немногих лет, приобрел высочайшее бесстрастие: верь, что такой шествовал не иным путем, но сим блаженным и кратким.

37. Священная двоица – любовь и смирение; первая возносит, а последнее вознесенных поддерживает и не дает им падать.

38. Иное дело – сокрушение сердца; другое дело – самопознание; а еще иное – смирение.

39. Сокрушение происходит от грехопадения. Падающий сокрушается, и хотя бездерзновенен, однако с похвальным бесстыдством предстоит на молитве, как разбитый, на жезл надежды опираясь и отгоняя им пса отчаяния.

40. Самопознание есть верное понятие о своем духовном возрасте и неразвлекаемое памятование легчайших своих согрешений.

41. Смирение есть духовное учение Христово, мысленно приемлемое достойными в душевную клеть. Словами чувственными его невозможно изъяснить.

42. Кто говорит, что он ощущает благовоние сего мира, и во время похвал хотя мало движется сердцем, и силу слов оных понимает (но не отвращается их): тот да не прельщает себя, ибо он обманут.

43. «Не нам, Господи, не нам, сказал некто, в чувстве души, но имени Твоему даждь славу» (); ибо он знал, что естество человеческое не может принимать похвалу безвредно. «У Тебе похвала моя в Церкви велицей» () в будущем веке: а прежде того не могу принимать ее безопасно.

44. Если предел, свойство и образ крайней гордости состоит в том, что человек ради славы лицемерно показывает добродетели, каких в нем нет: то глубочайшего смиренномудрия признак, когда человек ради уничижения, в некоторых случаях, принимает на себя такие вины, каких и нет в нем. Так поступил тот духовный отец, который взял в руки хлеб и сыр ; так поступил и тот делатель чистоты, который снял с себя одежду и прошел город бесстрастно . Таковые уже не заботятся и не боятся, как бы не соблазнились люди, потому что они молитвою получили силу всех невидимо пользовать. А кто из них о первом, то есть о соблазнах, еще заботится, тот изъявляет скудость второго дарования; ибо где Бог готов исполнить прошение, там мы все можем сделать.

45. Избирай лучше оскорбить людей, нежели Бога; ибо Он радуется, видя, что мы усердно стремимся к бесчестию, чтобы потрясти, уязвить и уничтожить суетное наше тщеславие.

48. Естественное свойство лимонного дерева таково, что оно, будучи бесплодно, поднимает ветви кверху; а когда оные наклоняет, то они скоро бывают плодоносны. Разумно познавший уразумеет сие.

49. Святое смирение имеет дарование от Бога к восхождению на тридесять, на шестьдесят и на сто. На последнюю степень восходят одни бесстрастные, на среднюю – мужественные: на первую же степень все могут взойти.

50. Познавший себя никогда не бывает поруган, чтобы предпринять дело выше своей силы; он утвердил ногу свою на блаженной стези смиренномудрия.

51. Птицы боятся и вида ястреба; а делатели смирения – и гласа прекословия.

52. Многие получили спасение без прорицаний и осияний, без знамений и чудес; но без смирения никто не внидет в небесный чертог. Ибо хранитель первых (дарований) есть второе (смирение); но часто, в легкомысленных людях, чрез первые истребляется второе.

53. Чтобы нас и не желающих смириться побудить к сей добродетели, Господь промыслом Своим устроил то, что никто язв своих не видит так хорошо, как видит их ближний; и потому мы обязаны не себе приписывать исцеление наше, но ближнему, и Богу воздавать благодарение о здравии.

54. Смиренномудрый всегда гнушается воли своей, как погрешительной, даже и в прошениях своих ко Господу: он с несомненною верою научается должному, и принимает оное, не жительству учителя внимая, но возложив попечение на Бога, Который и чрез ослицу научил Валаама должному. И хотя такой делатель все по воле Божией и делает, и мыслит, и говорит, но никогда не доверяет себе; ибо для смиренного тягость и жало – верить самому себе: как гордому трудно последовать словам и мнению других.

55. Мне кажется, что только Ангелу свойственно не быть окрадываему никаким грехом в неведении; ибо слышу земного Ангела, говорящего: «ничесо же в себе свем, но ни о сем оправдаюся; востязуяй же мя Господь есть» (). Посему и надлежит нам всегда осуждать и укорять себя, чтобы вольным самоосуждением загладить невольные грехи; а если не так, то при исходе из сего мира мы претерпим за них лютое истязание.

56. Кто просит от Бога меньше того, чего он достоин, тот, конечно, получит более, нежели чего стоит. Об истине сего свидетельствует мытарь, просивший отпущения грехов, и получивший оправдание. Разбойник также просил только, чтобы Господь помянул его во царствии Своем, но он первый получил весь рай в наследие.

57. Как ни в какой твари невозможно видеть огня по естеству , ни малого, ни великого: так и в непритворном смирении невозможно оставаться и виду вещества, то есть страстей; и доколе мы грешим произвольно, дотоле нет в нас смирения; а из сего можно уже разуметь, когда оно в нас присутствует.

58. Господь наш, зная, что добродетель души сообразуется с наружными поступками, взяв лентий, показал нам пример к обретению пути смирения; ибо душа уподобляется действиям телесным, и соображается и соглашается с тем, что делает тело. Начальствование сделалось для некоторого из Ангелов причиною высокомудрия, хотя оно и не для того ему было вверено.

59. Иное душевное устроение у человека, сидящего на престоле; и иное у сидящего на гноище. По сей-то, может быть, причине и великий праведник Иов сидел на гноище вне града; ибо тогда-то, стяжав совершенное смиренномудрие, сказал он в чувстве души: «укорих себе сам и истаях: и вмених себе землю и пепел» ().

60. Обретаю, что Манассия согрешил паче всех человеков, осквернив храм Божий и все Богослужение почитанием идолов; так что если бы за него и весь мир постился, то нимало не мог бы удовлетворить за его беззакония. Но одно смирение возмогло исцелить и неисцельные язвы его. «Яко аще бы восхотел еси жертвы , – говорит Давид к Богу, – дал бых убо: всесожжения , то есть тел, постом истаивающих не благоволиши: жертва же Богу дух сокрушен» (); прочее, что там следует, всем известно.

61. Согреших ко Господу возопило некогда сие блаженное смирение к Богу по совершении прелюбодеяния и убийства: и тотчас услышало: «Господь отъя согрешение твое» ().

62. Приснопамятные отцы наши утверждают, что путь к смирению и начальная причина сей добродетели суть труды телесные; а я полагаю, – послушание и правость сердца, которая естественно сопротивляется возношению.

63. Если гордость некоторых из Ангелов превратила в бесов, то без сомнения смирение может и из бесов сделать Ангелов. Итак, да благодушествуют падшие (уповая на Бога).

64. Потщимся и потрудимся всею силою взойти на верх сей добродетели. Если идти не можем, потщимся, чтобы оно подъяло нас на раменах своих. Если немоществуем чем-нибудь, то да не отпадем по крайней мере от объятий; ибо я подивился бы, если бы отпадающий от него получил некий вечный дар.

65. Жилы и пути смирения, но еще не признаки сей добродетели, суть: нестяжательность, уклонение от мира, утаение своей мудрости, простота речи, прошение милостыни, скрытие благородия, изгнание дерзновения, удаление многословия.

66. Ничто так не смиряет душу, как пребывание в нищете и пропитание подаянием; ибо тогда наипаче показуемся любомудрыми и боголюбивыми, когда, имея средства ко возвышению, убегаем оного невозвратно.

67. Если ты вооружаешься против какой-нибудь страсти, то возьми себе в помощь смиренномудрие; ибо оно «наступит на аспида и василиска , то есть на грех и отчаяние, и поперет льва и змия» (), то есть диавола и змия плотской страсти.

68. Смиренномудрие есть тифон, могущий возвести душу из бездн грехов на небо.

69. Некто увидел в сердце своем красоту сей добродетели, и, будучи объят удивлением и ужасом, вопрошал ее, да скажет ему имя родителя своего. Она же, радостно и кротко улыбаясь, сказала ему: «Как ты стараешься узнать имя Родившего меня, когда Он неименуем? Итак, я не объявляю тебе оного имени, доколе не стяжешь в себе Бога». Слава Ему во веки веков. Аминь.

Одно место, видевшее однажды солнце, есть дно Чермного моря, при переходе Израильтян; и один истинный помысл, рождающий смирение, есть помышление о смерти, или помышление о суде, или помышление о распятии Господа нашего Иисуса Христа. Один день всемирной радости – день Воскресения Господа и Спасителя нашего, в который род наш освободился от вечных уз адовых. Некоторые же говорят, что это день Рождества Христова, в который и слышано было от Ангелов: Слава в вышних Богу. Иные же разумеют день, в который Ной со своим семейством вышел из ковчега. PG 88, с. 1005. Новогреческий перевод «Лествицы» Афанасия Критского, с. 318.

Стяжавший благодатию Божиею и своими трудами благодатное смирение имеет не только вышеуказанные дарования, но и другие особенные признаки, испытав которые с благим рассуждением, всякий может видеть, что они доказывают чудное богатство его души. Таковые видимые свойства смирения суть: 1. терпение уничижения и презрения, 2. совершенная победа над гневом и 3. недоверчивость к добрым своим делам с постоянным желанием научаться. Одно же дарование не может быть познано, потому что оно сокровенно в его сердце и для других невидимо. Это великое самоохуждение, которое он постоянно внутри себя оказывает к своей душе и к своему телу, считая себя недостойнейшим и худшим смердящего пса. Новогреческий перевод «Лествицы» Афанасия Критского, с. 321.

Кто знает всего себя, что он грешен, и оплакивает от сердца грехи свои, тот посеял на добром селе; если же не посеял так, то невозможно, чтобы процвели в нем многоплодные дела смирения. Кто не познает себя для того, чтобы смиряться, тот делается гордым; а кто знает себя и устроение свое, тот не возносится, а смиряется. Новогреческий перевод «Лествицы» Афанасия Критского, с. 321.

◄

Ах ты, девка, девка красная!
Не ходи, девка, молода замуж;
Ты спроси, девка, отца, матери,
Отца, матери, роду-племени;
Накопи, девка, ума-разума,
Ума-разума, приданова.
Песня народная

Буде лучше меня найдешь, позабудешь,
Если хуже меня найдешь, воспомянешь.
То же

Очнувшись, я несколько времени не мог опомниться и не понимал, что со мною сделалось. Я лежал на кровати, в незнакомой горнице, и чувствовал большую слабость. Передо мною стоял Савельич со свечкою в руках. Кто-то бережно развивал перевязи, которыми грудь и плечо были у меня стянуты. Мало-помалу мысли мои прояснились. Я вспомнил свой поединок и догадался, что был ранен. В эту минуту скрыпнула дверь. «Что? Каков?» – произнес пошепту голос, от которого я затрепетал. «Все в одном положении, – отвечал Савельич со вздохом, – все без памяти, вот уже пятые сутки». Я хотел оборотиться, но не мог. «Где я? кто здесь?» – сказал я с усилием. Марья Ивановна подошла к моей кровати и наклонилась ко мне. «Что? как вы себя чувствуете?» – сказала она. «Слава богу, – отвечал я слабым голосом. – Это вы, Марья Ивановна? скажите мне…» – я не в силах был продолжать и замолчал. Савельич ахнул. Радость изобразилась на его лице. «Опомнился! опомнился! – повторял он. – Слава тебе, владыко! Ну, батюшка Петр Андреич! напугал ты меня! легко ли? пятые сутки!..» Марья Ивановна перервала его речь. «Не говори с ним много, Савельич, – сказала она. – Он еще слаб». Она вышла и тихонько притворила дверь. Мысли мои волновались. Итак, я был в доме коменданта, Марья Ивановна входила ко мне. Я хотел сделать Савельичу некоторые вопросы, но старик замотал головою и заткнул себе уши. Я с досадою закрыл глаза и вскоре забылся сном.

Проснувшись, подозвал я Савельича и вместо его увидел перед собою Марью Ивановну; ангельский голос ее меня приветствовал. Не могу выразить сладостного чувства, овладевшего мною в эту минуту. Я схватил ее руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления. Маша не отрывала ее… и вдруг ее губки коснулись моей щеки, и я почувствовал их жаркий и свежий поцелуй. Огонь пробежал по мне. «Милая, добрая Марья Ивановна, – сказал я ей, – будь моею женою, согласись на мое счастие». – Она опомнилась. «Ради бога успокойтесь, – сказала она, отняв у меня свою руку. – Вы еще в опасности: рана может открыться. Поберегите себя хоть для меня». С этим словом она ушла, оставя меня в упоении восторга. Счастие воскресило меня. Она будет моя! она меня любит! Эта мысль наполняла все мое существование.

С той поры мне час от часу становилось лучше. Меня лечил полковой цирюльник, ибо в крепости другого лекаря не было, и, слава богу, не умничал. Молодость и природа ускорили мое выздоровление. Все семейство коменданта за мною ухаживало. Марья Ивановна от меня не отходила. Разумеется, при первом удобном случае я принялся за прерванное объяснение, и Марья Ивановна выслушала меня терпеливее. Она безо всякого жеманства призналась мне в сердечной склонности и сказала, что ее родители, конечно, рады будут ее счастью. «Но подумай хорошенько, – прибавила она, – со стороны твоих родных не будет ли препятствия?»

Я задумался. В нежности матушкиной я не сумневался; но, зная нрав и образ мыслей отца, я чувствовал, что любовь моя не слишком его тронет и что он будет на нее смотреть как на блажь молодого человека. Я чистосердечно признался в том Марье Ивановне и решился, однако, писать к батюшке как можно красноречивее, прося родительского благословения. Я показал письмо Марье Ивановне, которая нашла его столь убедительным и трогательным, что не сомневалась в успехе его и предалась чувствам нежного своего сердца со всею доверчивостию молодости и любви.

А. С. Пушкин. Капитанская дочка. Аудиокнига

Со Швабриным я помирился в первые дни моего выздоровления. Иван Кузмич, выговаривая мне за поединок, сказал мне: «Эх, Петр Андреич! надлежало бы мне посадить тебя под арест, да ты уж и без того наказан. А Алексей Иваныч у меня таки сидит в хлебном магазине под караулом, и шпага его под замком у Василисы Егоровны. Пускай он себе надумается да раскается». Я слишком был счастлив, чтоб хранить в сердце чувство неприязненное. Я стал просить за Швабрина, и добрый комендант, с согласия своей супруги, решился его освободить. Швабрин пришел ко мне; он изъявил глубокое сожаление о том, что случилось между нами; признался, что был кругом виноват, и просил меня забыть о прошедшем. Будучи от природы не злопамятен, я искренно простил ему и нашу ссору, и рану, мною от него полученную. В клевете его видел я досаду оскорбленного самолюбия и отвергнутой любви и великодушно извинял своего несчастного соперника.

Вскоре я выздоровел и мог перебраться на мою квартиру. С нетерпением ожидал я ответа на посланное письмо, не смея надеяться и стараясь заглушить печальные предчувствия. С Василисой Егоровной и с ее мужем я еще не объяснялся; но предложение мое не должно было их удивить. Ни я, ни Марья Ивановна не старались скрывать от них свои чувства, и мы заранее были уж уверены в их согласии.

Наконец однажды утром Савельич вошел ко мне, держа в руках письмо. Я схватил его с трепетом. Адрес был написан рукою батюшки. Это приуготовило меня к чему-то важному, ибо обыкновенно письма писала ко мне матушка, а он в конце приписывал несколько строк. Долго не распечатывал я пакета и перечитывал торжественную надпись: «Сыну моему Петру Андреевичу Гриневу, в Оренбургскую губернию, в Белогорскую крепость». Я старался по почерку угадать расположение духа, в котором писано было письмо; наконец решился его распечатать и с первых строк увидел, что все дело пошло к черту. Содержание письма было следующее:

«Сын мой Петр! Письмо твое, в котором просишь ты нас о родительском нашем благословении и согласии на брак с Марьей Ивановой дочерью Мироновой, мы получили 15-го сего месяца, и не только ни моего благословения, ни моего согласия дать я тебе не намерен, но еще и собираюсь до тебя добраться да за проказы твои проучить тебя путем, как мальчишку, несмотря на твой офицерский чин: ибо ты доказал, что шпагу носить еще недостоин, которая пожалована тебе на защиту отечества, а не для дуелей с такими же сорванцами, каков ты сам. Немедленно буду писать к Андрею Карловичу, прося его перевести тебя из Белогорской крепости куда-нибудь подальше, где бы дурь у тебя прошла. Матушка твоя, узнав о твоем поединке и о том, что ты ранен, с горести занемогла и теперь лежит. Что из тебя будет? Молю бога, чтоб ты исправился, хоть и не смею надеяться на его великую милость.

Отец твой А. Г.»

Чтение сего письма возбудило во мне разные чувствования. Жестокие выражения, на которые батюшка не поскупился, глубоко оскорбили меня. Пренебрежение, с каким он упоминал о Марье Ивановне, казалось мне столь же непристойным, как и несправедливым. Мысль о переведении моем из Белогорской крепости меня ужасала; но всего более огорчило меня известие о болезни матери. Я негодовал на Савельича, не сомневаясь, что поединок мой стал известен родителям через него. Шагая взад и вперед по тесной моей комнате, я остановился перед ним и сказал, взглянув на него грозно: «Видно, тебе не довольно, что я, благодаря тебя, ранен и целый месяц был на краю гроба: ты и мать мою хочешь уморить». Савельич был поражен как громом. «Помилуй, сударь, – сказал он чуть не зарыдав, – что это изволишь говорить? Я причина, что ты был ранен! Бог видит, бежал я заслонить тебя своею грудью от шпаги Алексея Иваныча! Старость проклятая помешала. Да что ж я сделал матушке-то твоей?» – «Что ты сделал? – отвечал я. – Кто просил тебя писать на меня доносы? разве ты приставлен ко мне в шпионы?» – «Я? писал на тебя доносы? – отвечал Савельич со слезами. – Господи царю небесный! Так изволь-ка прочитать, что пишет ко мне барин: увидишь, как я доносил на тебя». Тут он вынул из кармана письмо, и я прочел следующее:

«Стыдно тебе, старый пес, что ты, невзирая на мои строгие приказания, мне не донес о сыне моем Петре Андреевиче и что посторонние принуждены уведомлять меня о его проказах. Так ли исполняешь ты свою должность и господскую волю? Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку. С получением сего приказываю тебе немедленно отписать ко мне, каково теперь его здоровье, о котором пишут мне, что поправилось; да в какое именно место он ранен и хорошо ли его залечили».

Очевидно было, что Савельич передо мною был прав и что я напрасно оскорбил его упреком и подозрением. Я просил у него прощения; но старик был неутешен. «Вот до чего я дожил, – повторял он, – вот каких милостей дослужился от своих господ! Я и старый пес, и свинопас, да я ж и причина твоей раны? Нет, батюшка Петр Андреич! не я, проклятый мусье всему виноват: он научил тебя тыкаться железными вертелами да притопывать, как будто тыканием да топанием убережешься от злого человека! Нужно было нанимать мусье да тратить лишние деньги!»

Но кто же брал на себя труд уведомить отца моего о моем поведении? Генерал? Но он, казалось, обо мне не слишком заботился; а Иван Кузмич не почел за нужное рапортовать о моем поединке. Я терялся в догадках. Подозрения мои остановились на Швабрине. Он один имел выгоду в доносе, коего следствием могло быть удаление мое из крепости и разрыв с комендантским семейством. Я пошел объявить обо всем Марье Ивановне. Она встретила меня на крыльце. «Что это с вами сделалось? – сказала она, увидев меня. – Как вы бледны!» – «Все кончено!» – отвечал я и отдал ей батюшкино письмо. Она побледнела в свою очередь. Прочитав, она возвратила мне письмо дрожащею рукою и сказала дрожащим голосом: «Видно, мне не судьба… Родные ваши не хотят меня в свою семью. Буди во всем воля господня! Бог лучше нашего знает, что нам надобно. Делать нечего, Петр Андреич; будьте хоть вы счастливы…» – «Этому не бывать! – вскричал я, схватив ее за руку, – ты меня любишь; я готов на все. Пойдем, кинемся в ноги к твоим родителям; они люди простые, не жестокосердые гордецы… Они нас благословят; мы обвенчаемся… а там, со временем, я уверен, мы умолим отца моего; матушка будет за нас; он меня простит…» – «Нет, Петр Андреич, – отвечала Маша, – я не выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их благословения не будет тебе счастия. Покоримся воле божией. Коли найдешь себе суженую, коли полюбишь другую – бог с тобою, Петр Андреич; а я за вас обоих…» Тут она заплакала и ушла от меня; я хотел было войти за нею в комнату, но чувствовал, что был не в состоянии владеть самим собою, и воротился домой.

Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, – сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги, – посмотри, доносчик ли я на своего барина и стараюсь ли я помутить сына с отцом». Я взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им письмо. Вот он от слова до слова:

«Государь Андрей Петрович,

отец наш милостивый!

Милостивое писание ваше я получил, в котором изволишь гневаться на меня, раба вашего, что-де стыдно мне не исполнять господских приказаний, – а я, не старый пес, а верный ваш слуга, господских приказаний слушаюсь и усердно вам всегда служил и дожил до седых волос. Я ж про рану Петра Андреича ничего к вам не писал, чтоб не испужать понапрасну, и, слышно, барыня, мать наша Авдотья Васильевна и так с испугу слегла, и за ее здоровье бога буду молить. А Петр Андреич ранен был под правое плечо, в грудь под самую косточку, в глубину на полтора вершка, и лежал он в доме у коменданта, куда принесли мы его с берега, и лечил его здешний цирюльник Степан Парамонов; и теперь Петр Андреич, слава богу, здоров, и про него кроме хорошего нечего и писать. Командиры, слышно, им довольны; а у Василисы Егоровны он как родной сын. А что с ним случилась такая оказия, то быль молодцу не укора: конь и о четырех ногах, да спотыкается. А изволите вы писать, что сошлете меня свиней пасти, и на то ваша боярская воля. За сим кланяюсь рабски.

Верный холоп ваш

Архип Савельев».

Я не мог несколько раз не улыбнуться, читая грамоту доброго старика. Отвечать батюшке я был не в состоянии; а чтоб успокоить матушку, письмо Савельича мне показалось достаточным.

С той поры положение мое переменилось. Марья Ивановна почти со мною не говорила и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-помалу приучился я сидеть один у себя дома. Василиса Егоровна сначала за то мне пеняла; но, видя мое упрямство, оставила меня в покое. С Иваном Кузмичем виделся я только, когда того требовала служба. Со Швабриным встречался редко и неохотно, тем более что замечал в нем скрытую к себе неприязнь, что и утверждало меня в моих подозрениях. Жизнь моя сделалась мне несносна. Я впал в мрачную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие. Любовь моя разгоралась в уединении и час от часу становилась мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой упал. Я боялся или сойти с ума, или удариться в распутство. Неожиданные происшествия, имевшие важное влияние на всю мою жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение.

6. А вы, нена­вист­ни­ки доб­ро­де­те­ли и ее почи­та­те­лей, - вы не изо­бре­ли ниче­го ново­го. Боль­ные гла­за не выно­сят солн­ца, ноч­ные живот­ные бегут от сия­ния дня, пер­вые лучи солн­ца повер­га­ют их в оце­пе­не­ние, и они спе­шат укрыть­ся в свои норы, забить­ся в дыры и щели, лишь бы не видеть страш­но­го для них све­та. Вой­те, скре­же­щи­те, упраж­няй­те ваши несчаст­ные язы­ки в поно­ше­нии доб­рых людей. Разе­вай­те пасти, кусай­те: вы ско­рее обло­ма­е­те зубы, чем они заме­тят ваш укус.

Гла­ва XXI

1. « Отче­го этот при­вер­же­нец фило­со­фии так бога­то живет? Сам учит пре­зи­рать богат­ство и сам же его име­ет? Учит пре­зи­рать жизнь, но живет? Учит пре­зи­рать здо­ро­вье, но сам забо­тит­ся о нем, как никто, и ста­ра­ет­ся иметь воз­мож­но луч­шее? Гово­рит, что изгна­ние - пустой звук: “Ибо что же дур­но­го в пере­мене мест?” - но сам пред­по­чи­та­ет соста­рить­ся на родине? Он заяв­ля­ет, что не видит раз­ни­цы меж­ду дол­гим и крат­ким веком, но отче­го же тогда сам он меч­та­ет о дол­гой здо­ро­вой ста­ро­сти и все силы при­ло­жит к тому, чтобы про­жить подоль­ше?»

2. Да, он утвер­жда­ет, что все эти вещи сле­ду­ет пре­зи­рать, но не настоль­ко, чтобы не иметь их, а лишь настоль­ко, чтобы иметь не тре­во­жась; не так, чтобы само­му гнать их прочь, но так, чтобы спо­кой­но смот­реть, как они ухо­дят. Да и самой фор­туне куда выгод­нее поме­щать свои богат­ства? - Конеч­но же, туда, откуда мож­но будет забрать их, не слу­шая жалоб­ных воплей вре­мен­но­го вла­дель­ца.

3. Марк Катон все­гда про­слав­лял Курия и Корун­ка­ния , да и весь тот век, когда несколь­ко пла­сти­нок сереб­ра состав­ля­ли пре­ступ­ле­ние в гла­зах цен­зо­ра ; одна­ко сам он имел сорок мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, помень­ше, конеч­но, чем Красс , но побо­лее, чем Катон Цен­зор. От пра­деда его в этом сопо­став­ле­нии будет отде­лять зна­чи­тель­но боль­шее рас­сто­я­ние, чем от Крас­са, одна­ко если бы ему вдруг доста­лись еще богат­ства, он бы от них не отка­зал­ся.

4. Дело в том, что муд­рец вовсе не счи­та­ет себя недо­стой­ным даров слу­чая: он не любит богат­ство, одна­ко пред­по­чи­та­ет его бед­но­сти. Он при­ни­ма­ет его, толь­ко не в серд­це свое, а в дом. Он не отвер­га­ет с пре­зре­ни­ем того, что име­ет, а остав­ля­ет у себя, пола­гая, что иму­ще­ство соста­вит веще­ст­вен­ное под­креп­ле­ние для его доб­ро­де­те­ли.

Гла­ва XXII

1. Мож­но ли сомне­вать­ся, что богат­ство дает муд­ре­цу гораздо более обиль­ную мате­рию для при­ло­же­ния спо­соб­но­стей его духа, неже­ли бед­ность? Ведь бед­ность помо­га­ет упраж­нять­ся лишь в одном роде доб­ро­де­те­ли: не согнуть­ся и не дать себе прий­ти в отча­я­ние; богат­ство же пре­до­став­ля­ет обшир­ней­шее поле дея­тель­но­сти и для уме­рен­но­сти, и для щед­ро­сти, для акку­рат­но­сти, рас­по­ряди­тель­но­сти и вели­ко­ду­шия.

2. Муд­рец не станет стес­нять­ся сво­его малень­ко­го роста, но все же и он пред­по­чел бы быть высо­ким и строй­ным. Конеч­но, муд­рец может чув­ст­во­вать себя пре­крас­но, имея хилое тело или лишив­шись гла­за, одна­ко он все же пред­по­чел бы телес­ное здо­ро­вье и силу, хоть и зна­ет, что у него есть сила зна­чи­тель­но бо́ льшая.

3. Он будет тер­пе­ли­во сно­сить дур­ное здо­ро­вье, но желать себе будет доб­ро­го. Есть вещи с выс­шей точ­ки зре­ния ничтож­ные; если отнять их, глав­ное бла­го нисколь­ко не постра­да­ет; одна­ко они добав­ля­ют кое-что к той бес­пре­рыв­ной радо­сти, что рож­да­ет­ся из доб­ро­де­те­ли: богат­ство весе­лит муд­ре­ца и дей­ст­ву­ет на него при­мер­но так же, как на моря­ка - хоро­ший попут­ный ветер, как пого­жий день, как солн­це, вдруг при­грев­шее сре­ди тем­ной, мороз­ной зимы.

4. Далее, все муд­ре­цы - я имею в виду наших муд­ре­цов, для кото­рых един­ст­вен­ное бла­го - доб­ро­де­тель, - при­зна­ют, что и сре­ди тех вещей, что зовут­ся без­раз­лич­ны­ми, одни все же пред­по­чти­тель­нее дру­гих и даже име­ют извест­ную цен­ность. Неко­то­рые из них доволь­но почтен­ны, дру­гие почтен­ны весь­ма. И дабы ты не сомне­вал­ся, уточ­ню: богат­ство вещь без­услов­но пред­по­чти­тель­ная.

5. Тут ты, конеч­но, можешь вос­клик­нуть: « Так что же ты надо мной изде­ва­ешь­ся, если богат­ство озна­ча­ет для нас с тобой одно и то же?» - Нет, дале­ко не одно и то же; жела­ешь знать, поче­му? Если мое уплы­вет от меня, то кро­ме себя само­го ниче­го от меня не уне­сет. Тебя же это пора­зит; тебе будет казать­ся, что, поте­ряв состо­я­ние, ты поте­рял само­го себя. В моей жиз­ни богат­ство игра­ет кое-какую роль; в тво­ей - глав­ную. Одним сло­вом, моим богат­ст­вом вла­дею я, твое богат­ство вла­де­ет тобой.

Гла­ва XXIII

1. Итак, пере­стань корить фило­со­фов богат­ст­вом: никто не при­го­ва­ри­вал муд­рость к бед­но­сти. Ничто не поме­ша­ет фило­со­фу вла­деть солид­ным состо­я­ни­ем, если оно ни у кого не отня­то, не обаг­ре­но кро­вью, не осквер­не­но неспра­вед­ли­во­стью, не накоп­ле­но гряз­ны­ми про­цен­та­ми ; если дохо­ды и рас­хо­ды будут оди­на­ко­во чест­ны­ми, не при­чи­няя горя нико­му, кро­ме зло­де­ев. Уве­ли­чи­вай свое состо­я­ние, насколь­ко поже­ла­ешь, что в том постыд­но­го? Богат­ство, кото­рое вся­кий желал бы назвать сво­им, но в кото­ром никто не может назвать сво­ей ни кру­пи­цы, не постыд­но, а почет­но.

2. Такое чест­ным путем нажи­тое состо­я­ние не отвра­тит от фило­со­фа бла­го­склон­ность фор­ту­ны, не заста­вит его ни пре­воз­но­сить­ся, ни крас­неть. Впро­чем, у него будет чем гор­дить­ся, если он смо­жет рас­пах­нуть настежь две­ри сво­его дома и заявить, пре­до­ста­вив сограж­да­нам осмот­реть все, чем вла­де­ет: « Пусть каж­дый уне­сет то, что при­зна­ет сво­им» . Воис­ти­ну велик тот муж и бла­го­дат­но его богат­ство, если после подоб­но­го при­зы­ва он сохра­нит все, что имел! Я так ска­жу: кто может спо­кой­но и не сму­ща­ясь выста­вить свое иму­ще­ство для все­на­род­но­го обо­зре­ния, уве­рен­ный, что никто не най­дет там, на что нало­жить руку, тот будет откры­то и сме­ло богат.

3. Муд­рец не впу­стит в свой дом ни дена­рия, при­шед­ше­го дур­ным путем; но он не отвергнет даров фор­ту­ны и пло­дов сво­ей доб­ро­де­те­ли, сколь бы вели­ки они ни были. В самом деле, с какой ста­ти отка­зы­вать им в доб­ром при­е­ме? Пусть при­хо­дят, их при­ве­тят как доро­гих гостей. Он не станет ни хва­стать­ся день­га­ми, ни пря­тать их (пер­вое - свой­ство духа сует­но­го, вто­рое - трус­ли­во­го и мелоч­но­го, кото­рый хотел бы, если мож­но, засу­нуть все свое доб­ро за пазу­ху), не станет, как я уже гово­рил, и выкиды­вать их из дома.

4. Ведь не ска­жет же он: « От вас нет про­ку» или: « Я не умею вами рас­по­рядить­ся» . Даль­нюю доро­гу он может про­де­лать и пеш­ком, одна­ко пред­по­чтет, если мож­но, вос­поль­зо­вать­ся эки­па­жем. Так же и будучи бед­ным он, если мож­но, пред­по­чтет стать бога­тым. Итак, насто­я­щий фило­соф будет богат, но отно­сить­ся к сво­е­му богат­ству будет лег­ко, как к веще­ству лету­че­му и непо­сто­ян­но­му, и не потер­пит, чтобы оно при­чи­ня­ло какие-либо тяготы ему или дру­гим.

5. Он станет ода­ри­вать… - но что это вы навост­ри­ли уши? что под­став­ля­е­те кар­ма­ны? - …он станет ода­ри­вать людей доб­рых либо же тех, кого в состо­я­нии сде­лать доб­ры­ми. Он станет разда­вать подар­ки не преж­де, чем отбе­рет, по тща­тель­ней­шем раз­мыш­ле­нии, самых достой­ных, как чело­век, пом­ня­щий, что ему при­дет­ся давать отчет не толь­ко о дохо­дах, но и о рас­хо­дах. Он станет делать подар­ки, исхо­дя из тре­бо­ва­ний долж­но­го и спра­вед­ли­во­го, ибо бес­смыс­лен­ные дары - один из видов позор­но­го мотов­ства. Кар­ман у него будет откры­тый, но не дыря­вый: из него мно­го будет выни­мать­ся, но ниче­го не будет высы­пать­ся.

Гла­ва XXIV

1. Оши­ба­ет­ся, кто дума­ет, буд­то нет ниче­го лег­че, чем дарить: это дело чрез­вы­чай­но труд­ное, если рас­пре­де­лять со смыс­лом, а не раз­бра­сы­вать как при­дет­ся, пови­ну­ясь пер­во­му побуж­де­нию. Вот чело­век, кото­ро­му я обя­зан, а это­му воз­вра­щаю долг; это­му я при­ду на помощь, а того пожа­лею; вот достой­ный чело­век, кото­ро­го надо под­дер­жать, чтобы бед­ность не сби­ла его с пути или не зада­ви­ла совсем; этим я не дам, несмот­ря на их нуж­ду, пото­му что если и дам, нуж­да их не умень­шит­ся; кому-то я сам пред­ло­жу, кому-то даже буду всо­вы­вать насиль­но. В таком деле нель­зя допус­кать небреж­но­сти: подар­ки - луч­шее поме­ще­ние денег.

2. « Как? Неужто ты, фило­соф, даришь для того, чтобы полу­чить доход?» - Во вся­ком слу­чае, для того, чтобы не поне­сти убыт­ки. Подар­ки сле­ду­ет вкла­ды­вать туда, откуда мож­но ждать воз­ме­ще­ния, но не нуж­но его тре­бо­вать. Мы поме­ща­ем наши бла­го­де­я­ния, как глу­бо­ко зары­тый клад: без нуж­ды ты не ста­нешь его выка­пы­вать.

3. Сам дом бога­то­го чело­ве­ка - обшир­ное поле для бла­готво­ри­тель­ной дея­тель­но­сти. Щед­рость назы­ва­ет­ся у нас « сво­бод­но­стью» - « li­be­ra­li­tas» - не пото­му, что долж­на быть обра­ще­на толь­ко на сво­бод­ных, а пото­му, что ее источ­ник - сво­бод­ный дух. Кто ска­жет, что щед­рость сле­ду­ет про­яв­лять лишь к оде­тым в тогу? При­ро­да велит мне при­но­сить поль­зу людям неза­ви­си­мо от того, рабы они или сво­бод­ные, сво­бод­но­рож­ден­ные или воль­ноот­пу­щен­ни­ки, отпу­щен­ные по зако­ну или по друж­бе, - какая раз­ни­ца? Где есть чело­век, там есть место бла­го­де­я­нию. Так что мож­но упраж­нять­ся в щед­ро­сти и разда­вать день­ги, не пере­сту­пая соб­ст­вен­но­го поро­га. Щед­рость муд­ре­ца нико­гда не обра­ща­ет­ся на недо­стой­ных и под­лых, но зато и не исся­ка­ет и, встре­тив достой­но­го, изли­ва­ет­ся вся­кий раз, как из рога изоби­лия.

4. Чест­ные, сме­лые, муже­ст­вен­ные речи тех, кто стре­мит­ся к муд­ро­сти, не дадут вам пово­да для пре­врат­но­го тол­ко­ва­ния. Толь­ко запом­ни­те: стре­мя­щий­ся к муд­ро­сти - это еще не муд­рец, достиг­ший цели. Вот что ска­жет вам пер­вый: « Речи мои пре­вос­ход­ны, но сам я до сих пор вра­ща­юсь сре­ди бес­чис­лен­ных зол. Не тре­буй, чтобы я сей­час соот­вет­ст­во­вал сво­им пра­ви­лам: ведь я как раз занят тем, что делаю себя, фор­ми­рую, пыта­юсь под­нять до недо­ся­га­е­мо­го образ­ца. Если я дой­ду до наме­чен­ной мною цели, тогда тре­буй, чтобы дела мои отве­ча­ли сло­вам» . Вто­рой же, достиг­ший вер­ши­ны чело­ве­че­ско­го бла­га, обра­тит­ся к тебе ина­че и ска­жет так: « Преж­де все­го, с какой ста­ти ты поз­во­ля­ешь себе судить о людях, кото­рые луч­ше тебя? Сам-то я уже, по сча­стью, вну­шаю непри­язнь всем дур­ным людям, а это дока­зы­ва­ет мою правоту.

5. Но чтобы ты понял, отче­го я не завидую нико­му из смерт­ных, выслу­шай, что я думаю по пово­ду раз­ных вещей в жиз­ни. Богат­ство - не бла­го; если бы оно им было, оно дела­ло бы людей хоро­ши­ми; но это не так; а посколь­ку то, что мы нахо­дим у дур­ных людей, не может назы­вать­ся хоро­шим, постоль­ку я не согла­ша­юсь назы­вать его этим име­нем. В осталь­ном же я при­знаю, что оно полез­но, достав­ля­ет мно­го жиз­нен­ных удобств и пото­му его сле­ду­ет иметь.

Гла­ва XXV

1. Что ж, выхо­дит, что и вы и я оди­на­ко­во пола­га­ем, что богат­ство сле­ду­ет иметь; послу­шай­те же, поче­му я не счи­таю его одним из благ и в чем я отно­шусь к нему ина­че, чем вы. Пусть меня посе­лят в самом бога­том доме, где даже самые обы­ден­ные пред­ме­ты будут толь­ко из золота и сереб­ра, - я не воз­гор­жусь, ибо все это хоть и окру­жа­ет меня, но лишь сна­ру­жи. Пере­не­си­те меня на Суб­ли­ций­ский мост и брось­те сре­ди нищих: я не почув­ст­вую себя уни­жен­ным, сидя с протя­ну­той рукой сре­ди попро­ша­ек. Раз­ве тому, у кого есть воз­мож­ность уме­реть, так уж важ­но, что у него нет кор­ки хле­ба? Какой же из это­го вывод? Я пред­по­чту бли­ста­тель­ный дво­рец гряз­но­му мосту.

2. Поме­сти­те меня сре­ди осле­пи­тель­ной рос­ко­ши и изыс­кан­но­го убран­ства: я не сочту себя счаст­ли­вее отто­го, что сижу на мяг­ком и сотра­пез­ни­ки мои воз­ле­жат на пур­пу­ре. Дай­те мне иное ложе: я не почув­ст­вую себя несчаст­нее, опус­кая уста­лую голо­ву на охап­ку сена или ложась отдох­нуть на реза­ную соло­му, выле­заю­щую сквозь дыры в вет­хой пару­сине. Какой из это­го вывод? Я пред­по­чту гулять в пре­тек­сте, чем свер­кать голы­ми лопат­ка­ми через про­ре­хи в лох­мо­тьях.

3. Пусть все дни мои будут один удач­нее дру­го­го, пусть несут­ся ко мне поздрав­ле­ния с новы­ми успе­ха­ми, когда еще не отзву­ча­ли преж­ние: я не ста­ну любо­вать­ся сам собой. Отбе­ри­те у меня эту вре­мен­ную милость: пусть поте­ри, убыт­ки, горе обру­ши­ва­ют на мой дух удар за уда­ром; пусть каж­дый час при­но­сит новую беду; сре­ди моря несча­стий я не назо­ву себя несчаст­ным, ни одно­го дня я не про­кля­ну; ибо я все пред­у­смот­рел так, что ни один день не может стать для меня чер­ным. Какой отсюда вывод? Я пред­по­чту воз­дер­жи­вать­ся от излиш­ней весе­ло­сти, неже­ли подав­лять чрез­мер­ную скорбь» .

4. И вот что ска­жет тебе еще этот Сократ: « Хочешь, сде­лай меня победи­те­лем всех наро­дов мира, пусть пыш­но укра­шен­ная колес­ни­ца Вак­ха везет меня во гла­ве три­ум­фа от само­го сол­неч­но­го вос­хо­да до Фив, пусть все цари при­хо­дят про­сить меня утвер­дить их на цар­стве, - в тот самый миг, когда со всех сто­рон меня будут вели­чать богом, я яснее все­го пой­му, что я чело­век. Хочешь - вне­зап­но, без пред­у­преж­де­ния, сбрось меня с этой осле­пи­тель­ной вер­ши­ны; пусть голо­во­кру­жи­тель­ная пере­ме­на судь­бы взгро­моздит меня на чуже­зем­ные носил­ки и я укра­шу собой тор­же­ст­вен­ную про­цес­сию над­мен­но­го и дико­го заво­е­ва­те­ля: воло­чась за чужой колес­ни­цей, я почув­ст­вую себя не более уни­жен­ным, чем тогда, когда сто­ял на соб­ст­вен­ной. Какой же из это­го вывод? А такой, что я все-таки пред­по­чту победить, а не попасть в плен. (5) Да, все цар­ство фор­ту­ны не удо­сто­ит­ся от меня ниче­го, кро­ме пре­зре­ния; но если мне пре­до­ста­вят выбор, я возь­му луч­шее. Все, что выпа­дет мне на долю, обра­тит­ся во бла­го, но я пред­по­чи­таю, чтобы выпа­да­ло более удоб­ное, при­ят­ное и менее мучи­тель­ное для того, кому при­дет­ся это обра­щать во бла­го. Не поду­май, конеч­но, буд­то какую-нибудь доб­ро­де­тель мож­но стя­жать без труда; но дело в том, что одним доб­ро­де­те­лям нуж­ны шпо­ры, а дру­гим - узда.

6. Это как с телом: спус­ка­ясь под гору, нуж­но его удер­жи­вать, под­ни­ма­ясь в гору - тол­кать впе­ред; так вот, и доб­ро­де­те­ли быва­ют направ­ле­ны либо под гору, либо в гору. Вся­кий согла­сит­ся, что тер­пе­ние, муже­ство, стой­кость и все про­чие доб­ро­де­те­ли, про­ти­во­по­став­ля­е­мые жесто­ким обсто­я­тель­ствам и под­чи­ня­ю­щие себе фор­ту­ну, караб­ка­ют­ся в гору, упи­ра­ют­ся, борют­ся. (7) И столь же оче­вид­но, что щед­рость, уме­рен­ность, кротость идут под гору. Здесь мы удер­жи­ва­ем свой дух, чтобы он не сорвал­ся впе­ред, там - гоним его, пону­ка­ем, тол­ка­ем самым жесто­ким обра­зом. Так вот, в бед­но­сти нам пона­до­бят­ся более муже­ст­вен­ные, воин­ст­вен­ные доб­ро­де­те­ли; в богат­стве - более утон­чен­ные, стре­мя­щи­е­ся сдер­жи­вать шаг и удер­жать себя в рав­но­ве­сии.

8. Перед лицом тако­го разде­ле­ния, я все­гда пред­по­чту те, в кото­рых мож­но упраж­нять­ся спо­кой­но, тем, кото­рые тре­бу­ют кро­ви и пота. Таким обра­зом, - заклю­чит свою речь муд­рец, - и жизнь моя не рас­хо­дит­ся с мои­ми сло­ва­ми; это вы пло­хо их слы­ши­те: ваши уши улав­ли­ва­ют толь­ко зву­ча­ние слов, а что они озна­ча­ют, вы даже не инте­ре­су­е­тесь спро­сить» .

Гла­ва XXVI

1. « Но какая же раз­ни­ца меж­ду мной, дура­ком, и тобой, муд­ре­цом, если мы оба хотим иметь?» - Очень боль­шая: у муд­ро­го мужа богат­ство - раб, у глу­по­го - вла­сте­лин; муд­рый не поз­во­ля­ет сво­е­му богат­ству ниче­го, вам оно поз­во­ля­ет все; вы при­вы­ка­е­те и при­вя­зы­ва­е­тесь к сво­е­му богат­ству так, буд­то кто-то обе­щал вам веч­ное им обла­да­ние, а муд­рец, уто­пая в богат­стве, тут-то и раз­мыш­ля­ет более все­го о бед­но­сти.

2. Ни один пол­ко­во­дец не пона­де­ет­ся на пере­ми­рие до такой сте­пе­ни, чтобы оста­вить при­готов­ле­ния к уже объ­яв­лен­ной войне, даже если она до вре­ме­ни не ведет­ся; а вас один кра­си­вый дом застав­ля­ет возо­мнить о себе и утра­тить пред­став­ле­ние о дей­ст­ви­тель­но­сти, как буд­то он не может ни сго­реть, ни обру­шить­ся; куча денег дела­ет вас глу­хи­ми и сле­пы­ми, как буд­то они отве­дут от вас все опас­но­сти, как буд­то у фор­ту­ны не хва­тит сил мгно­вен­но уни­что­жить их.

3. Богат­ство - игруш­ка вашей празд­но­сти. Вы не види­те заклю­чен­ных в нем опас­но­стей, как вар­ва­ры в оса­жден­ном горо­де не подо­зре­ва­ют о назна­че­нии осад­ных орудий и лени­во наблюда­ют за работой непри­я­те­ля, не в силах ура­зу­меть, для чего воз­во­дят­ся в таком отда­ле­нии все эти соору­же­ния. Так и вы: когда все бла­го­по­луч­но, вы рас­слаб­ля­е­тесь, вме­сто того чтобы заду­мать­ся, сколь­ко несчаст­ных слу­чай­но­стей под­сте­ре­га­ет вас со всех сто­рон. Они вот-вот уже гото­вы пой­ти на при­ступ и захва­тить дра­го­цен­ную добы­чу.

4. Муд­рец же, если у него вдруг отни­мут богат­ство, ниче­го не поте­ря­ет из сво­его досто­я­ния; он будет жить, как жил, доволь­ный насто­я­щим, уве­рен­ный в буду­щем. « Самое твер­дое сре­ди моих убеж­де­ний, - ска­жет вам Сократ или кто-нибудь дру­гой, наде­лен­ный таким же пра­вом и вла­стью судить о делах чело­ве­че­ских, - это не изме­нять строя моей жиз­ни в уго­ду вашим мне­ни­ям. Со всех сто­рон я слы­шу обыч­ные ваши речи, но по мне это не брань, а писк несчаст­ных ново­рож­ден­ных мла­ден­цев» .

5. Так ска­жет вам тот, кому посчаст­ли­ви­лось достичь муд­ро­сти и чей сво­бод­ный от поро­ков дух велит ему пори­цать дру­гих - не из нена­ви­сти, но во имя исце­ле­ния. И вот что он еще при­ба­вит: « Ваше мне­ние вол­ну­ет меня не из-за меня, а из-за вас, ибо нена­видя­щие доб­ро­де­тель и гоня­щие ее с улю­лю­ка­ни­ем навсе­гда отре­ка­ют­ся от надеж­ды на исправ­ле­ние. Меня вы не оби­жа­е­те, но и богов не оби­жа­ют те, кто опро­киды­ва­ет алта­ри. Одна­ко дур­ные наме­ре­ния и злые замыс­лы не ста­но­вят­ся луч­ше отто­го, что не могут при­чи­нить вреда.

6. Я вос­при­ни­маю ваши бред­ни так же, как, веро­ят­но, Юпи­тер все­бла­гой и вели­чай­ший - непри­стой­ные выдум­ки поэтов, кото­рые пред­став­ля­ют его то кры­ла­тым, то рога­тым, то не ночу­ю­щим дома блудо­де­ем; жесто­ким к богам и неспра­вед­ли­вым к людям; похи­ти­те­лем сво­бод­ных людей и даже род­ст­вен­ни­ков; отце­убий­цей, без­за­кон­но захва­тив­шим отчий пре­стол и еще чужой в при­да­чу. Един­ст­вен­ное, чего дости­га­ют подоб­ные сочи­не­ния, - осво­бож­да­ют людей от вся­ко­го сты­да за свои пре­гре­ше­ния: мол, чего стес­нять­ся, если сами боги такие.

7. Меня ваши оскорб­ле­ния нисколь­ко не заде­ва­ют, но ради вас самих я пред­у­преж­даю вас: ува­жай­те доб­ро­де­тель, верь­те тем, кто сам неуклон­но ей сле­до­вал и теперь воз­ве­ли­чи­ва­ет ее перед вами: прой­дет вре­мя, и она пред­станет в еще боль­шем вели­чии. Почи­тай­те доб­ро­де­тель как богов, а испо­ве­дую­щих ее - как жре­цов, и да бла­го­го­ве­ют язы­ки ваши при вся­ком упо­ми­на­нии свя­щен­ных пись­мен. Это сло­во: “fa­ve­te” - “бла­го­го­вей­те” про­ис­хо­дит вовсе не от бла­го­же­ла­тель­но­го одоб­ре­ния - “fa­vor”, оно не при­зы­ва­ет вас к кри­кам и руко­плес­ка­нию, как в цир­ке, а повеле­ва­ет мол­чать, дабы свя­щен­но­дей­ст­вие мог­ло свер­шить­ся как поло­же­но, не пре­ры­ва­е­мое неумест­ным шумом и бол­тов­ней. Вам вдвойне необ­хо­ди­мо испол­нять это пове­ле­ние и вся­кий раз, как разда­дут­ся речи это­го ора­ку­ла, закры­вать рот, чтобы слу­шать вни­ма­тель­но.

8. Ведь вы все сбе­га­е­тесь послу­шать, когда какой-нибудь наем­ный лжец забрен­чит на ули­це систром , когда какой-нибудь уме­лый само­ис­тя­за­тель начнет резать, не слиш­ком, впро­чем, твер­дой рукой, свои пред­пле­чья и пле­чи, зали­вая их кро­вью; когда какая-нибудь жен­щи­на с завы­ва­ни­ем попол­зет по доро­ге на коле­нях; когда ста­рик в льня­ных одеж­дах, дер­жа перед собой лав­ро­вую вет­ку и зажжен­ный сре­ди бела дня фонарь, пой­дет кри­чать о том, что раз­гне­ва­ли кого-то из богов, - вы все засты­ва­е­те, пора­жен­ные, и, зара­жая друг дру­га стра­хом, вери­те, что это - гла­ша­таи боже­ства» .

Гла­ва XXVII

1. Вот о чем взы­ва­ет Сократ из тем­ни­цы, кото­рая очи­сти­лась, едва он вошел в нее, и сде­ла­лась почет­нее вся­кой курии : « Что за безу­мие, что за при­ро­да, враж­деб­ная богам и людям, застав­ля­ет вас поно­сить доб­ро­де­тель и оскорб­лять свя­ты­ню злоб­ны­ми реча­ми? Если може­те, хва­ли­те доб­рых людей, не може­те - прой­ди­те мимо; а если уж вы не в силах сдер­жать сво­ей мерз­кой рас­пу­щен­но­сти, напа­дай­те друг на дру­га: ибо обра­щать вашу безум­ную брань к небу, я не ска­жу что кощун­ство, но напрас­ный труд.

2. В свое вре­мя я сам сде­лал­ся мише­нью для шуток Ари­сто­фа­на , а вслед за ним дви­нул­ся и про­чий отряд коми­че­ских поэтов, излив на меня весь запас сво­их ядо­ви­тых ост­рот, и что же? Эти напад­ки лишь укре­пи­ли сла­ву моей доб­ро­де­те­ли. Ей полез­но, когда ее выстав­ля­ют, слов­но раба на про­да­жу, и тычут в нее паль­ца­ми, про­буя на кре­пость, к тому же нет луч­ше спо­со­ба узнать, чего она сто­ит и како­ва ее сила, чем полезть на нее в дра­ку и попы­тать­ся побить: твер­дость гра­ни­та луч­ше все­го извест­на кам­не­ре­зам.

3 . Вот я - стою подоб­но ска­ле на мор­ской отме­ли, и вол­ны бес­пре­стан­но обру­ши­ва­ют на меня свои уда­ры, но ни сдви­нуть меня с места, ни раз­бить им не под силу, хотя напад­ки их не пре­кра­ща­ют­ся сто­ле­ти­я­ми. Напа­дай­те же, бей­те: я выне­су все, и в этом - моя победа над вами. Напа­даю­щие на неодо­ли­мую твер­ды­ню употре­бят свою силу себе же во зло; а пото­му ищи­те мяг­кую и уступ­чи­вую мишень, чтобы вон­зать ваши стре­лы. (4) Вам нечем занять себя, и вы пус­ка­е­тесь в иссле­до­ва­ние чужих недо­стат­ков, изре­кая свои при­го­во­ры: “Не слиш­ком ли про­стор­но живет этот фило­соф и не слиш­ком ли рос­кош­но обеда­ет?” Вы заме­ча­е­те чужие пры­щи, а сами покры­ты гной­ны­ми язва­ми. Так урод, покры­тый с ног до голо­вы зло­вон­ны­ми стру­пья­ми, стал бы высме­и­вать родин­ки или боро­дав­ки на пре­крас­ней­ших телах.

5. Поставь­те в вину Пла­то­ну то, что он искал денег, Ари­сто­те­лю - что брал, Демо­кри­ту - что пре­зи­рал, Эпи­ку­ру - что тра­тил; мне само­му поставь­те в вину Алки­ви­а­да и Фед­ра - вы, кото­рые при пер­вой воз­мож­но­сти кине­тесь под­ра­жать всем нашим поро­кам, не пом­ня себя от сча­стья!

6. Огля­ни­тесь луч­ше на соб­ст­вен­ные поро­ки, на зло, оса­див­шее вас со всех сто­рон, вгры­заю­ще­е­ся в вас сна­ру­жи, паля­щее огнем самые ваши внут­рен­но­сти! Если вы не жела­е­те знать ваше­го соб­ст­вен­но­го поло­же­ния, то пой­ми­те хотя бы, что дела чело­ве­че­ские вооб­ще сей­час в том состо­я­нии, чтобы вам оста­ва­лось мно­го досу­га чесать язы­ки, пори­цая луч­ших, чем вы, людей.

Гла­ва XXVIII

1. Но вы это­го не пони­ма­е­те и стро­и­те хоро­шую мину при пло­хой игре, слов­но люди, сидя­щие в цир­ке или в теат­ре и еще не успев­шие полу­чить горест­ных вестей из дома, уже погру­жен­но­го в тра­ур. Но я-то гля­жу свер­ху и вижу, какие тучи соби­ра­ют­ся над ваши­ми голо­ва­ми, угро­жая взо­рвать­ся бурей в неда­ле­ком буду­щем, а неко­то­рые так уже и вплот­ную навис­ли над вами и вашим доб­ром. И даже более того: раз­ве ужас­ный шквал не захва­тил уже ваши души, хоть вы того и не чув­ст­ву­е­те, не завер­тел их в вих­ре, застав­ляя от одно­го убе­гать, к дру­го­му сле­по устрем­лять­ся, то воз­но­ся под обла­ка, то швы­ряя в про­пасть?..» Анна­лы, 16, 17).

Стар­ший брат, Гал­ли­он, выс­ших долж­но­стей добил­ся: был кон­су­лом-суф­фек­том, а затем про­кон­су­лом в Ахайе, где про­сла­вил­ся уже не как Ора­тор, а как судья апо­сто­ла Пав­ла: «Во вре­мя про­кон­суль­ства Гал­ли­о­на в Ахайи напа­ли иудеи еди­но­душ­но на Пав­ла и при­ве­ли его пред суди­ли­ще, гово­ря, что он учит людей чтить бога не по зако­ну. Когда же Павел хотел открыть уста, Гал­ли­он ска­зал иуде­ям: Иудеи! Если бы какая-нибудь была обида, или злой умы­сел, то я имел бы при­чи­ну выслу­шать вас; но когда идет спор об име­нах и о законе вашем, то раз­би­рай­те сами: я не хочу быть судьею в этом. И про­гнал их от суди­ли­ща. А все Елли­ны, схва­тив­ши Сосфе­на, началь­ни­ка сина­го­ги, били его пред суди­ли­щем, и Гал­ли­он нима­ло не забо­тил­ся об этом» (Дея­ния свя­тых апо­сто­лов, 18, 12- 17). По воз­вра­ще­нии в Рим «…на Юния Гал­ли­о­на, устра­шен­но­го умерщ­вле­ни­ем его бра­та Сене­ки и сми­рен­но молив­ше­го о поща­де, обру­шил­ся с обви­не­ни­я­ми Сали­ен Кле­мент, назы­вая его вра­гом и убий­цею…» (). Неиз­вест­но, покон­чил ли он с собой тогда же, в 65 г., или несколь­ко позд­нее.

В фило­со­фии Гал­ли­он, как вид­но из обра­щен­но­го к нему диа­ло­га Сене­ки, при­дер­жи­вал­ся эпи­ку­рей­ских взглядов, одна­ко при этом и богат­ст­вом, и любо­вью к рос­ко­ши и изя­ще­ству, види­мо, намно­го усту­пал сво­е­му бра­ту-сто­и­ку, про­по­ве­до­вав­ше­му аске­ти­че­ское само­огра­ни­че­ние, но жив­ше­му вполне по-эпи­ку­рей­ски.

Пре­тор - вто­рая по зна­че­нию и досто­ин­ству (ho­nor) государ­ст­вен­ная долж­ность (ma­gistra­tus) в Риме. Пре­то­ры изби­ра­лись народ­ным собра­ни­ем на год и фор­маль­но обла­да­ли такой же вла­стью (im­pe­rium), как и кон­су­лы: ius agen­di cum pat­ri­bus et po­pu­lo, а при необ­хо­ди­мо­сти - как воен­ное коман­до­ва­ние и, глав­ным обра­зом, как выс­шая судеб­ная власть. Как и кон­су­лы, пре­то­ры носи­ли тогу-пре­тек­сту, сиде­ли на куруль­ных крес­лах и сопро­вож­да­лись лик­то­ра­ми с фас­ка­ми (в Риме пре­то­ру пола­га­лось 2 лик­то­ра, в про­вин­ции - 6).

Сво­бод­ные рим­ские граж­дане носи­ли поверх руба­хи (туни­ки) тогу. Хла­миду - гре­че­ское мяг­кое верх­нее пла­тье - носи­ли неграж­дане или несво­бод­ные люди.

Зна­ме­ни­тые чре­во­угод­ни­ки и жуи­ры эпо­хи Авгу­ста и Тибе­рия. Имя Апи­ция было в Риме нари­ца­тель­ным. Обжо­ру вре­мен Авгу­ста зва­ли, соб­ст­вен­но, Мар­ком Гави­ем, а Апи­ци­ем его про­зва­ли из-за леген­дар­но­го обжо­ры и бога­ча вре­мен ким­вр­ских войн. В эпо­ху Воз­рож­де­ния гума­ни­сты при­пи­са­ли упо­ми­на­е­мо­му Сене­кой Апи­цию древ­нюю пова­рен­ную кни­гу (De re co­qui­na­ria lib­ri tres), содер­жав­шую самые экзо­ти­че­ские рецеп­ты (по новей­шим дан­ным, состав­лен­ную в V веке).

Малый и Боль­шой Сирт - два мел­ких зали­ва у побе­ре­жья Север­ной Афри­ки, извест­ные силь­ны­ми тече­ни­я­ми и блуж­даю­щи­ми пес­ча­ны­ми бан­ка­ми. В древ­но­сти - нари­ца­тель­ное имя вся­ко­го опас­но­го для пла­ва­ния места.

Вер­ги­лий. Геор­ги­ки, I, 139- 140.

Пуб­лий Рути­лий Руф - кон­сул 105 г. до н. э., про­слав­лен­ный вое­на­чаль­ник, ора­тор, юрист, исто­рик и фило­соф; друг Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на и Лелия, член «сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка», уче­ник сто­и­ка Панэтия. Зна­ме­нит поми­мо про­че­го тем, что вопло­щал сто­и­че­скую эти­ку в соб­ст­вен­ной жиз­ни; в част­но­сти, будучи заве­до­мо неспра­вед­ли­во обви­нен, не поже­лал защи­щать­ся в суде обще­при­ня­ты­ми мето­да­ми, почи­тая их ниже сво­его досто­ин­ства, и гор­до уда­лил­ся в изгна­ние.

Марк Пор­ций Катон по про­зви­щу Ути­че­ский, или Млад­ший - пра­внук зна­ме­ни­то­го дея­те­ля рес­пуб­ли­кан­ских вре­мен Мар­ка Пор­ция Като­на Цен­зо­ра - убеж­ден­ный рес­пуб­ли­ка­нец, пред­ста­ви­тель сенат­ской ари­сто­кра­тии, про­тив­ник Юлия Цеза­ря, сто­ик. Для совре­мен­ни­ков и для потом­ков - образ­чик под­лин­но рим­ской твер­до­сти харак­те­ра и стро­го­сти нра­вов. В 49- 48 гг. сра­жал­ся про­тив Цеза­ря на сто­роне Пом­пея; в 47- 46 гг. - про­пре­тор горо­да Ути­ки (откуда про­зви­ще), тогдаш­ней сто­ли­цы про­вин­ции Афри­ка, где и погиб от соб­ст­вен­ной руки, после побед Цеза­ря в Север­ной Афри­ке.

Без­упреч­ность жиз­ни и обсто­я­тель­ства смер­ти, неза­у­ряд­ные спо­соб­но­сти в соеди­не­нии с муже­ст­вом и скром­но­стью, под­черк­ну­тая вер­ность древ­не­рим­ским тра­ди­ци­ям («обы­ча­ям пред­ков»), обос­но­ван­ная аргу­мен­та­ми сто­и­че­ской фило­со­фии, - все это сде­ла­ло его иде­аль­ным геро­ем, exemplum - вопло­ще­ни­ем рим­ской и сто­и­че­ской доб­ро­де­те­ли. Уже через год после смер­ти Като­на Цице­рон пишет о нем похваль­ное сло­во как о послед­нем и вели­чай­шем защит­ни­ке сво­бо­ды. Для Сене­ки Катон Млад­ший и Сократ - два образ­чи­ка под­лин­ной муд­ро­сти, два совер­шен­ных «муд­ре­ца». Поступ­ки и сло­ва Като­на иллю­ст­ри­ру­ют рас­суж­де­ния о доб­ро­де­те­ли во всех без исклю­че­ния трак­та­тах Сене­ки.

Киник Демет­рий, совре­мен­ник Сене­ки, учив­ший боль­шей частью в Риме, отли­чал­ся пря­мотой речи и край­ней мало­стью житей­ских потреб­но­стей. За дерз­кий язык Нерон изгнал его из Рима, куда он вер­нул­ся при Вес­па­си­ане (ср. у Све­то­ния: Вес­па­си­а­на «нима­ло не бес­по­ко­и­ли воль­но­сти дру­зей… строп­ти­вость фило­со­фов… Ссыль­ный киник Демет­рий, повстре­чав его в доро­ге, не поже­лал ни встать перед ним, ни поздо­ро­вать­ся, и даже стал на него лаять, но импе­ра­тор толь­ко обо­звал его псом» - ).

Вер­ги­лий. Эне­ида, IV, 653.

Овидий. Мета­мор­фо­зы, II, 327- 328 (о Фаэ­тоне, дерз­нув­шем под­нять­ся к солн­цу и сожжен­ном).

Маний Курий Ден­тат - кон­сул 290 г. до н. э., круп­ный государ­ст­вен­ный дея­тель ран­ней рес­пуб­ли­ки, про­слав­лен­ный воен­ны­ми победа­ми, ост­ро­ум­ны­ми изре­че­ни­я­ми, а более все­го - про­стотой, бед­но­стью и скром­но­стью. Для всех после­дую­щих поко­ле­ний рим­ских кон­сер­ва­то­ров - образ­чик древ­них «mo­res maio­rum», оте­че­ских нра­вов, обес­пе­чив­ших вели­чие Рим­ско­го государ­ства. Зна­ме­нит тем, что в похо­дах не потер­пел ни одно­го пора­же­ния и ни разу не взял ни взят­ки, ни подар­ка: «Quem ne­mo fer­ro po­tuit su­pe­ra­re nec auro» (Энний. Анна­лы, 220v). Когда сам­ни­ты, про­тив кото­рых Рим вел тогда вой­ну, хоте­ли под­ку­пить его совсем уж неслы­хан­ной сум­мой, он отве­чал, что день­ги ему не нуж­ны, так как ест он на гли­ня­ной посуде, а вла­деть пред­по­чи­та­ет не золо­том, а людь­ми, обла­даю­щи­ми золо­том.

Тибе­рий Корун­ка­ний, кон­сул 280 г. до н. э., извест­ный лако­нич­ным крас­но­ре­чи­ем и ост­ро­уми­ем ора­тор, воин и бес­среб­ре­ник - тоже обра­зец mo­res maio­rum.

Цен­зор - выс­шая маги­ст­ра­ту­ра в древ­нем Риме. Цен­зо­ры долж­ны были каж­дые 5 лет оце­ни­вать иму­ще­ство граж­дан, удо­сто­ве­рять их пра­ва на рим­ское граж­дан­ство, давать нрав­ст­вен­ную оцен­ку их жиз­ни. Цен­зо­ры состав­ля­ли спис­ки всех граж­дан по три­бам и рас­пре­де­ля­ли их по цен­ту­ри­ям; они же состав­ля­ли спис­ки сена­то­ров (сена­то­ры так и назы­ва­лись - pat­res con­scrip­ti, т. е. пат­ри­ции, вне­сен­ные в спис­ки), вычер­ки­вая оттуда недо­стой­ных по иму­ще­ст­вен­ным и мораль­ным сооб­ра­же­ни­ям. Кро­ме того, цен­зо­ры про­да­ва­ли на откуп част­ным лицам государ­ст­вен­ные нало­ги, тамо­жен­ные сбо­ры, руд­ни­ки и зем­ли. В отли­чие от про­чих маги­ст­ра­тов цен­зо­рам пре­до­став­ля­лось пра­во и даже вме­ня­лось в обя­зан­ность судить граж­дан не по зако­ну и пра­ву, а по нрав­ст­вен­ным нор­мам, что назы­ва­лось re­gi­men mo­rum, или cu­ra mo­rum. Соот­вет­ст­вен­но и изби­ра­лись в цен­зо­ры люди с обще­при­знан­ным нрав­ст­вен­ным авто­ри­те­том (по зако­ну цен­зо­ром мог быть толь­ко vir con­su­la­ris - быв­ший кон­сул). Самый извест­ный рим­ский цен­зор - рев­ни­тель mo­res maio­rum Марк Пор­ций Катон Стар­ший, или про­сто Цен­зор, борец про­тив рос­ко­ши и за рим­скую бед­ность, один из люби­мых геро­ев Сене­ки.

Марк Кор­не­лий Красс Дивес, т. е. «Богач», три­ум­вир, самый бога­тый чело­век в Риме I в. до н. э., обла­дав­ший состо­я­ни­ем свы­ше 200 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев.

В Риме ростов­щи­че­ство запре­ща­лось зако­ном, по край­ней мере с 342 года до н. э. Зако­ны про­тив взи­ма­ния про­цен­тов посто­ян­но пере­из­да­ва­лись (види­мо, с тем же посто­ян­ст­вом они и обхо­ди­лись и нару­ша­лись). Еще суро­вее, чем уго­лов­ное пра­во, осуж­дал ростов­щи­че­ство обы­чай; с нрав­ст­вен­ной точ­ки зре­ния ростов­щик был для рим­ля­ни­на хуже вора и убий­цы.

Fa­ve­te lin­guis - «хра­ни­те бла­го­го­вей­ное мол­ча­ние» цита­та из Гора­ция. Оды, 3, 1, 2,

Систр - метал­ли­че­ская тре­щот­ка, риту­аль­ный инстру­мент жре­цов еги­пет­ской боги­ни Иси­ды, чей культ был в моде в Риме нача­ла новой эры.

Зда­ние Сена­та в Риме.

Ари­сто­фан высме­ял Сокра­та в комедии Обла­ка.

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

В кв. скоб­ках - нуме­ра­ция соглас­но лёбов­ско­му изда­нию 1928 г. (Прим. ред. сай­та).

В кни­ге - оши­боч­но § 4. (Прим. ред. сай­та).

Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!?

Напомню: эти известные практически всем две строки написал Федор Иванович Тютчев. Начало и тто следует дальше, уверен, немногие помнят – не помнил до недавнего времени и я. Привожу для ясности весь короткий стих:
ЦИЦЕРОН
Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
"Я поздно встал - и на дороге
Застигнут ночью Рима был!"
Так!.. Но, прощаясь с римской славой,
С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты
Закат звезды ее кровавый!..

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был -
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
<1829>, начало 1830-х годов

Теперь с утверждением Федора Ивановича все ясно. Аргументацию «блаженства» он привел вполне правдоподобную. Есть здесь, правда, один скрытый момент: в русском языке слово «блаженный» имеет еще один смысл. Сошедший с ума, юродивый и т.п. Это неявное противоречие из области языковой диалектики оставим на потом.

А вот что делать с прямо противоположным выражением, ставшим афоризмом, который тоже знают многие: древнекитайским проклятием «чтоб вам жить в эпоху перемен».

Очевидно, они, по сути, противоречат друг другу. И ни одно из них нельзя списать в расход – оба подтверждены нелегкой человеческой историей. Что ж, давайте разбираться…
Начнем с Тютчева. Как поэт он известен многим, сложено много романсов на его слова. Но он еще и один их выдающихся русских мыслителей эпохи Пушкина. Об этом говорят многие его стихи: необычайная глубина философского постижения сущности явлений. Правда, в этом качестве он, насколько мне известно, славянским научным сообществом не признан. О западном вообще молчу.

Вернусь к самому началу: зачем вообще эта статья? Не только для установления истины в философском споре, кто же прав - это может быть важно для науки. Не менее важно, с чисто «психотерапевтическими» целями. (Хотя, судя по откликам читателей на мои???? работы, некоторые заявляют, что не уполномочили меня на оказание, как я ее называю, консультативно-информационной помощи лично им. Ну да ладно, не собираюсь быть насильно милым, и сторонников себе не вербую. Кому нужно – предложенную помощь примет. Или же: было бы вам предложено…).

Ведь выжить в сегодняшней Украине очень трудно. И не только из-за бедности или нищеты подавляющего числа простых тружеников и тех, кто уже или еще не может заработать себе на жизнь. Об этом сейчас знают все, разве что кроме горстки разномастных фанатиков, которые окончательно и опустили народ. Очень многие люди, находясь долгое время под запредельным стрессом, поставлены за эти пять лихих лет на грань психического спазма, депрессии, помешательства, самоубийства. Я уже не говорю о разных болячках от постоянного недоедания. Вот им-то справедливо бы помочь – суровым, но лечащим словом.

Человеческая жизнь коротка, это мы знаем. Радостей в ней, как правило, мало, горестей – больше. Так устроен человеческий мир, и с этим спорить бесполезно. Можно задавать вопросы «за что» - только умнее оставить их детям. А взрослым пристало спрашивать «почему». И пытаться разобраться, по каким законам природы. И, возможно, увидеть хоть предложенную каплю позитива и в тяготах наших дней …

Действительно, сегодняшний мир, уже весь, вошел в эпоху перемен – больших перемен. Не только меняющих его видимое всем лицо. Начала меняться сама его сущность – а это нечасто бывает. И оттого насколько успешно люди сумеют воспользоваться этими переменами, зависит его судьба. Это если без апокалиптических предсказаний, которых с седой древности было предостаточно. Так что поэзия и искусствоведение здесь не причем – разговор, как обычно сквозит в моих работах, о проблеме глобального выживания. Ответственные руководители многих государств сегодня справедливо заявляют, что это общий шанс на улучшение жизни на планете, импульс к развитию национальных государств, да и для всех активных людей, стимулирующих развитие общества. Спорить с этим не будем – справедливо. Только подчеркнем главное: в чьих интересах будет на деле проводиться это развитие. Если в интересах большинства человечества, тогда есть шансы. Если же ситуацией сумеют, как обычно бывало, воспользоваться те силы, которые из-за кулис управляют миром, тогда дело кончится плохо. Для всех, и для них тоже – только пяти миллиардам от того будет не легче.

Но мы-то здесь ведем речь только о том, как воспринимать то, что мы все попали в эту эпоху. Как блаженство, т.е., счастье – как минимум, удачу. Или как горести, несчастье.
Конечно, подавляющее большинство людей воспринимают это как несчастье – и они правы. Ничего, кроме сложностей и горя, им это не приносит. Так что китайцы были правы! Тем более, любая мудрость, даже древняя, относится, как правило, ко всему человеческому роду.

Исключение составляет только малая часть этого самого рода. Это активные люди – с высокодинамичной психикой, способные воспользоваться большими переменами как импульсом, открывшейся возможностью для реализации своих идей и жизненных планов. В любом обществе их, по различным оценкам, порядка 10%. Примерно столько же вообще не могут приспособиться к этим радикальным переменам – и, в самом общем смысле, переходят в широкую категорию маргиналов. Людей, вытесненных процессом перемен на периферию общества. Или вообще за его пределы. Остальные примерно 80% с большим или меньшим успехом приспосабливаются. Огромное значение при этом имеет возраст – по понятным причинам, молодости легче воспринимать перемены и приспосабливаться к ним. Более пластичная психика. Вот и весь расклад. В этом смысле Тютчев, по умолчанию, и отнес именно активных к сонму «вседержителей» т.е., участвующих в определении судеб мира. И как раз здесь скрытая диалектика русских слов. От такого «блаженства» с непривычки можно и разума лишиться. Стать чем-то вроде юродивого.
Вот какой широкий спектр приспособительных реакций – и все это обусловлено обьективными законами человеческой природы. Без разделения по социальному статусу, уровню образования, профессии.

Есть несколько категорий таких «блаженных». Среди них особенно много людей из бизнеса, искусства, политики. Понятно, что большие и резкие перемены открывают перед ними исключительные возможности. И многим из них удается их реализовать. Примеры каждый может найти в изобилии в современной истории – тем более на наших славянских землях, за последние четверть века. Это тянет даже на статистику больших чисел, то есть достоверность.

Особую группу составляют люди науки. Для них тоже действует это исключение. Конечно, не для всех. Преимущественно, для работающих в ее новых, пограничных и стыковых отраслях. И особенно для занятых проблемами человеческой природы и общества. Такие времена для многих из них – подарок судьбы.

Действительно, это возможность приблизиться к пониманию сущности вещей, как говорил еще Шекспир. Ведь скрытая в спокойной обстановке, она раскрывается именно в такие периоды времени. Ведь тут дело не только в таланте, страсти и трудолюбии ученого – «неустанном думании», как сформулировал это Павлов. Важны еще благоприятные моменты – именно время больших перемен. Своеобразное «окно глубинного познания».

С их позиций, попасть в такую эпоху, конечно, редкая и большая удача. Можно даже с большой натяжкой сказать, счастье. Только тяжелое. Помните, как в песне: «…Это радость со слезами на глазах…». Что-то вроде этого.
Плата за такую «удачу», таким образом, высока. Но «Париж стоит мессы», как повторяют с давних времен. Об этом Тютчев, как человек глубокого философского ума, несомненно, знал, но умолчал. Убежден, не по вредности или хитрости – так уж вышло. Чтоб ненароком не испугать без нужды особо чувствительных.

Я убежденный материалист и, понятное дело, не могу чувствовать себя попавшим «к небожителям на пир». Но исключительность этого периода, в том числе и в своей жизни, чувствую давно - занимаясь проблемой глобального выживания. Особенно начиная с 2008 г., когда закономерно грянул финансово-экономический кризис. Наступил, наконец, момент истины для всей цивилизации. У которой спрятать, как бывало раньше, голову в песок уже не получится. История не позволит – а она дама очень своевольная (а если сухим языком науки, обьективная). Идти поперек слишком дорого себе выйдет.

Вот и вся суть предлагаемого разрешения этого противоречия между российской и древнекитайской мудростью. Оно явно диалектическое – и существует согласно одному из трех законов диалектики: о единстве и борьбе противоположностей. Причем это справедливо для природы любых вещей и явлений в природе. Мы это как раз сейчас и наблюдаем не только в нашей личной жизни, а и на всей планете. В обостренном виде.

И снова о своем: ну а если говорить о нас, можно только с ужасом вспоминать о пяти пропащих годах жизни целой страны. Это, несомненно, только для не ведающих что творят, могло пахнуть блаженством. Но теперь, когда в Украине новый Президент, появились шансы на выживание. И появился смысл стараться, кто как может.

Сергей Каменский, 20 февраля 2010.
Одесса, Украина, планета Земля «под лучами звезды по имени Солнце»…