«Сказка бочки» - это небольшой по объему памфлет, написанный Джонатаном Свифтом в числе первых произведений. Несмотря на объем в нем описаны практически все проявления и аспекты человеческой жизни. Но в основном его содержание направлено против церкви, поэтому после издания книги (а она была издана через 7 лет после написания, причем анонимно) папа римский включил ее в список Index prohibitorum. Англиканскую церковь язвительный памфлет Свифта также не пощадил, поэтому ему попало и от служителей англиканской церкви.

В книге полностью отсутствуют сюжет, действие, интрига в принятом нами понимании, но несмотря на это она читается как захватывающий детектив или как увлекательная авантюра. И все это благодаря, заменяющему все перечисленное, движению мысли автора - парадоксальной, гневной, саркастической, но в то же время необычайно убедительной, так как за ней скрываются знание истинной природы человека, управляющих обществом законов и законов, по которым из века в век строятся все взаимоотношения между людьми.

С первого взгляда может показаться, что памфлет построен хаотично и запутанно, это сделано автором сознательно, чтобы сбить с толка читателя. Это же частично заложено и в названии («сказка бочки» значит с английского -мешанина, болтовня, путаница). Памфлет можно логически разделить на две как кажется на первый взгляд совершенно не связанные между собой части: историю трёх братьев - Джека, Петра и Мартина и несколько отступлений, имеющих каждое своего адресата и свою тему. Например одно называется «отступление касательно критиков», другое - «отступление касательно происхождения, пользы и успехов безумия в человеческом обществе» и т.п. Из этих названий уже понятен смысл и направленность этих отступлений. Свифт с отвращением относился к любым проявлениям порочности и низости человека, двуличности, неискренности, но самое главное - глупости и тщеславию. Именно против этого он и выступал зло с едкостью и сарказмом на страницах своих произведений. Он все подмечал и воздавал всему по заслугам.

Первый раздел назван им «Введение». Здесь его сарказм направлен на судей и ораторов, актёров и зрителей, одним словом, всех тех, кто что-либо возглашает с трибуны, сцены и даже с бочки, а также тем, кто их слушает и им внимает, с раскрытым от восхищения ртом. Свифт умел создать прямо-таки убийственную пародию на наукообразие и псевдоучёность, при этом он сам мастерски владел даром пародийного, извращённого словоблудия. Он в совершенстве воспроизводил стиль, которым писались многочисленные «учёные трактаты», в изобилии выходящие из-под перьев его учёных современников. И с блистательным мастерством он умел показать, что за всем этим изощренным нанизыванием «умных» слов кроется пустота и скудость мысли - как это современно! Это делает памфлет Свифта живым и по ныне.

Заметим, что памфлет, опубликованный анонимно, написан якобы от лица такого же бесстыжего малограмотного учёного, которых так презирал Свифт. Но его собственный голос, все же очень ощутимо проглядывает сквозь эту маску. К тому же, возможность скрыться за этой маской придаёт памфлету ещё большую остроту. Такая двуликость (приём «перевёртышей») очень присущи Свифту-памфлетисту, в этом необычайно остро проявляется его необыкновенная парадоксальность ума, с злостью, желчностью, сарказмом и едкостью. Это отповедь дешевым писателям-однодневкам, которые пишут «на продажу», но претендуют при этом на звание и положение летописцев своего времени. Именно о таковых носителях высшей истины пишет Свифт.

Но, самым главным адресатом свифтовской сатиры становится церковь, ее историю и излагает автор аллегорически-иносказательно в основном повествовании памфлета. Историю разделения христианской церкви на три ветви: католическую, протестантскую и англиканскую он излагает как историю трёх братьев: Джека (кальвинизм и другие крайние течения), Петра (католицизм) и Мартина (лютеранство, англиканская церковь), которым умирающий отец оставил завещание. Под «завещанием» Свифтом подразумевается Новый завет. С этого места и до конца памфлета начинается не входящее ни в какие сравнения и не имеющее аналогов беспрецедентное богохульство Свифта. Между братьями происходит откровенная «делёжка», совершенно лишенная всяческого «божественного ореола», примитивная и сводящаяся к элементарному делению сфер влияния (если сказать современным языком). И самое главное к выяснению, кто же из «братьев» настоящий и истинный последователь своего «отца». Свифтом иносказательно описывается перекраивание оставленного «завещания», которое сводится к чисто практическим вопросам, что намеренно занижает высокие духовные проблемы. Объектом самого жаркого спора и раздора братьев становится... кафтан. Отклонения от основ христианского учения католической церкви (т.е. Петра в памфлете) сводятся к невероятнейшему украшательству «кафтана» всевозможными галунами, аксельбантами и тому подобной мишурой - очень прозрачный намёк на пышный католический ритуал. Кроме того Петр лишает братьев на какое-то время возможности видеть завещание, он просто прячет его от них, тем самым провозглашая себя единственным наследником. Не случайно у Сфифта возникает этот «кафтан». Религия всегда считалась «плащом», честность парой изношенных в грязи сапог и т.д.

Одежда - это воплощение человеческой сущности, причем не только сословной или профессиональной, но и воплощение тщеславия человека, его глупости, лицемерия, самодовольства и стремления к лицедейству. Вновь для Свифта идет аналогия служителей церкви - и актёров, правительственных чиновников. В этих словах Свифта словно слышится русская народная мудрость - «встречают по одёжке...» - такое важное значение по мнению Свифта, играет «облачение», определяющее почти все, в том, кто его одел и носит.

Разобравшись таким образом с Петром (т.е. католической церковью), Свифт берется за Джека (под ним скрывается Джон Кальвин). Этот, в отличие от Петра, чтобы как можно больше отстраниться от старшего брата, решает совершенно убрать с «кафтана» всю внешнюю позолоту, только вот украшения настолько приросли к ткани (т.е. основе), что, ему приходится яростно отрывать их «с мясом», в результате «кафтан» стал сплошь покрыт дырами. Так Свифт показал другую крайность фанатизма у Джека (т.е. Кальвина и его последователей), мало отличающуюся по сути от фанатизма последователей Петра (т.е. католиков-папистов).

Завладев наконец текстом «завещания», Джек сделал его постоянным «руководством к действию», боялся шаг сделать, не сверившись с «каноническим текстом»: с восторгом пользуясь завещанием как в важных, так и в самых ничтожных жизненных обстоятельствах. Даже оказавшись в чужом доме старался вспомнить точный текст завещания, чтобы спросить дорогу в нужник... Нужно ли еще что-нибудь добавлять к такому описанию?!

Памфлет Свифта - это не только необычайный обличительный документ, но и блистательная литературная игра, в которой сочетаются многоликость рассказчика и многочисленные, многослойные мистификации, создающие истинно удивительный сплав. В тексте очень много названий и имён конкретных людей, сюжетов и событий. Но, чтобы полностью оценить этот шедевр литературы, не обязательно во все эти тонкости и подробности вникать. Все эти люди давно канули в небытие, вместе со своими трактатами и т.п. изысканиями, а книга Свифта живет, - так как это не столько памфлет «на злобу дня», но настоящая энциклопедия нравов. Кроме того, творчество Свифта отличается от романов его современников - писателей эпохи Просвещения - тем, что начисто лишено назидательности (при чёткой и ясно читаемой между с трок позиции автора).

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Сказка бочки». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Сказка бочки

«Сказка бочки» - один из первых памфлетов, написанных Джонатаном Свифтом, однако, в отличие от создававшейся примерно в тот же период «Битвы книг», где речь шла по преимуществу о предметах литературного свойства, «Сказка бочки», при своем сравнительно небольшом объеме, вмещает в себя, как кажется, практически все мыслимые аспекты и проявления жизни человеческой. Хотя конечно же основная его направленность- антирелигиозная, точнее - антицерковная. Недаром книга, изданная семь лет спустя после её создания (и изданная анонимно!), была включена папой римским в Index prohibitorum. Досталось Свифту, впрочем, и от служителей англиканской церкви (и заслуженно, надо признать, - их его язвительное перо также не пощадило).

Пересказывать «сюжет» книги, принадлежащей к памфлетному жанру, - дело заведомо неблагодарное и бессмысленное. Примечательно, впрочем, что, при полном отсутствии «сюжета» в обычном понимании этого слова, при отсутствии действия, героев, интриги, книга Свифта читается как захватывающий детективный роман или как увлекательное авантюрное повествование. И происходит это потому и только потому, что, принадлежа формально к жанру публицистики, как скажут сегодня, non-fiction, - то есть опять-таки формально, выходя за рамки литературы художественной, памфлет Свифта - это в полном смысле художественное произведение.

И пусть в нем не происходит присущих художественному произведению событий - в нем есть единственное, все прочее заменяющее: движение авторской мысли - гневной, парадоксальной, саркастической, подчас доходящей до откровенной мизантропии, но потрясающе убедительной, ибо сокрыто за нею истинное знание природы человеческой, законов, которые управляют обществом, законов, согласно которым от века выстраиваются взаимоотношения между людьми.

Построение памфлета на первый взгляд может показаться достаточно хаотичным, запутанным, автор сознательно как бы сбивает своего читателя с толку (отсюда отчасти и само название: выражение «сказка бочки» по-английски значит - болтовня, мешанина, путаница). Структура памфлета распадается на две кажущиеся между собой логически никак не связанными части: собственно «Сказку бочки» - историю трех братьев: Петра, Джека и Мартина - и ряд отступлений, каждое из которых имеет свою тему и своего адресата. Так, одно из них носит название «отступление касательно критиков», другое - «отступление в похвалу отступлений», еще одно - «отступление касательно происхождения, пользы и успехов безумия в человеческом обществе» и т. д.

Уже из самих названий «отступлений» понятны их смысл и направленность. Свифту вообще были отвратительны всякого рода проявления низости и порочности человеческой натуры, двуличность, неискренность, но превыше всего - человеческая глупость и человеческое тщеславие. И именно против них и направлен его злой, саркастический, едкий язык. Он умеет все подметить и всему воздать по заслугам.

Так, в разделе первом, названном им «Введение», адресатами его сарказма становятся судьи и ораторы, актеры и зрители, словом, все те, кто либо что-то возглашает (с трибуны или, если угодно, с бочки), а также и прочие, им внимающие, раскрыв рот от восхищения. Во многих разделах своего памфлета Свифт создает убийственную пародию на современное ему наукообразие, на псевдоученость (когда воистину «словечка в простоте не скажут»), сам при этом мастерски владея даром извращенного словоблудия (разумеется, пародийного свойства, однако в совершенстве воспроизводя стиль тех многочисленных «ученых трактатов», что в изобилии выходили из-под пера ученых мужей - его современников).

Блистательно при этом умеет он показать, что за этим нанизыванием слов скрываются пустота и скудость мысли - мотив, современный во все времена, как и все прочие мысли и мотивы памфлета Свифта, отнюдь не превратившегося за те четыре столетия, что отделяют нас от момента создания, в «музейный экспонат». Нет, памфлет Свифта жив - поскольку живы все те людские слабости и пороки, против которых он направлен.

Примечательно, что памфлет, публиковавшийся анонимно, написан от лица якобы столь же бесстыже-малограмотного ученого-краснобая, каких столь люто презирал Свифт, однако голос его, его собственный голос, вполне ощутим сквозь эту маску, более того, возможность спрятаться за ней придает памфлету еще большую остроту и пряность. Такая двоякость-двуликость, прием «перевертышей» вообще очень присущи авторской манере Свифта-памфлетиста, в ней особенно остро проявляется необычная парадоксальность его ума, со всей желчностью, злостью, едкостью и сарказмом.

Это отповедь писателям-«шестипенсовикам», писателям-однодневкам, пишущим откровенно «на продажу», претендующим на звание и положение летописцев своего времени, но являющихся на самом деле всего лишь создателями бесчисленных собственных автопортретов. Именно о подобных «спасителях нации» и носителях высшей истины пишет Свифт: «В разных собраниях, где выступают эти ораторы, сама природа научила слушателей стоять с открытыми и направленными параллельно горизонту ртами, так что они пересекаются перпендикулярной линией, опущенной из зенита к центру земли. При таком положении слушателей, если они стоят густой толпой, каждый уносит домой некоторую долю, и ничего или почти ничего не пропадает».

Но, разумеется, основным адресатом сатиры Свифта становится церковь, историю которой он и излагает в аллегорически-иносказательном виде в основном повествовании, составляющем памфлет и называемом собственно «Сказка бочки». Он излагает историю разделения христианской церкви на католическую, англиканскую и протестантскую как историю трех братьев: Петра (католики), Джека (кальвинисты и другие крайние течения) и Мартина (лютеранство, англиканская церковь), отец которых, умирая, оставил им завещание.

Под «завещанием» Свифт подразумевает Новый завет - отсюда и уже до конца памфлета начинается его ни с чем не сравнимое и не имеющее аналогов беспрецедентное богохульство. «Дележка», которая происходит между «братьями», совсем лишена «божественного ореола», она вполне примитивна и сводится к разделу сфер влияния, говоря современным языком, а также - и это главное - к выяснению, кто из «братьев» (то есть из трех основных направлений, выделившихся в рамках христианской веры) есть истинный последователь «отца», то есть ближе других к основам и устоям христианской религии.

«Перекрой» оставленного «завещания» описывается Свифтом иносказательно и сводится к вопросам чисто практическим (что также, несомненно намеренно, ведет к занижению столь высоких духовных проблем). Объектом спора, яблоком раздора становится… кафтан. Отклонения Петра (то есть католической церкви) от основ христианского вероучения сводятся к несусветному украшательству «кафтана» путем всяческих галунов, аксельбантов и прочей мишуры - весьма прозрачный намек на пышность католического ритуала и обрядов.

При этом Петр в какой-то момент лишает братьев возможности видеть завещание, он прячет его от них, становясь (точнее, сам себя провозглашая) единственным истинным наследником. Но «кафтанный мотив» возникает у Свифта не случайно: «Разве религия не плащ, честность не пара сапог, изношенных в грязи, самолюбие не сюртук, тщеславие не рубашка и совесть не пара штанов, которые хотя и прикрывают похоть и срамоту, однако легко спускаются к услугам той и другой?»

Одежда - как воплощение сущности человека, не только его сословной и профессиональной принадлежности, но и его тщеславия, глупости, самодовольства, лицемерия, стремления к лицедейству - и здесь смыкаются для Свифта служители церкви - и актеры, правительственные чиновники - и посетители публичных домов. В словах Свифта словно оживает русская народная мудрость: «по одежке встречают…» - настолько, по его мнению, важную роль играет «облачение», определяющее многое, если не все, в том, кто его носит.

Полностью «разделавшись» с Петром (то есть, повторяю, с католической церковью), Свифт принимается за Джека (под которым выведен Джон Кальвин). В отличие от Петра, украсившего «кафтан» множеством всяческой мишуры, Джек, дабы максимально отстраниться от старшего брата, решил полностью лишить «кафтан» всей этой внешней позолоты - одна беда: украшения так срослись с тканью (то есть. с основой), что, яростно отрывая их «с мясом», он превратил «кафтан» в сплошные дыры: таким образом, экстремизм и фанатизм брата Джека (то есть Кальвина и иже с ним) мало чем отличались от фанатизма последователей Петра (то есть католиков-папистов): «…это губило все его планы обособиться от Петра и так усиливало родственные черты братьев, что даже ученики и последователи часто их смешивали…»

Заполучив наконец в свое личное пользование текст «завещания», Джек превратил его в постоянное «руководство к действию», шагу не делая, пока не сверится с «каноническим текстом»: «Преисполняясь восторга, он решил пользоваться завещанием как в важнейших, так и в ничтожнейших обстоятельствах жизни». И даже находясь в чужом доме, ему необходимо было «припомнить точный текст завещания, чтобы спросить дорогу в нужник…». Надо ли прибавлять что-либо еще для характеристики свифтовского богохульства, рядом с которым антирелигиозные высказывания Вольтера и иных знаменитых вольнодумцев кажутся просто святочными рассказами добрых дедушек?!

Виртуозность Свифта - в его бесконечной мимикрии: памфлет представляет собой не только потрясающий обличительный документ, но и является блистательной литературной игрой, где многоликость рассказчика, сочетающаяся с многочисленными и многослойными мистификациями, создает сплав поистине удивительный. В тексте встречается множество имен, названий, конкретных людей, событий и сюжетов, в связи и по поводу которых писалась та или иная его часть.

Однако, для того чтобы в полной мере оценить этот несомненный литературный шедевр, вовсе не обязательно вникать во все эти тонкости и подробности. Конкретика ушла, унеся в небытие этих людей, вместе с их канувшими в Аету учеными трактатами и прочими литературными и иными изысканиями, а книга Свифта осталась - ибо представляет собой отнюдь не только памфлет, написанный «на злобу дня», но воистину энциклопедию нравов.

При этом, в отличие от многословных и тягучих романов современников Свифта - писателей эпохи Просвещения, абсолютно лишенную элемента назидательности (и это при абсолютно четко в нем прочитывающейся авторской позиции, его взглядах на все проблемы, которые он затрагивает). Легкость гения - одно из важнейших ощущений, которое производит книга Свифта - памфлет «на все времена».

«Сказка бочки» - один из первых памфлетов, написанных Джонатаном Свифтом, однако, в отличие от создававшейся примерно в тот же период «Битвы книг», где речь шла по преимуществу о предметах литературного свойства, «Сказка бочки», при своем сравнительно небольшом объеме, вмещает в себя, как кажется, практически все мыслимые аспекты и проявления жизни человеческой. Хотя конечно же основная его направленность - антирелигиозная, точнее - антицерковная. Недаром книга, изданная семь лет спустя после её создания (и изданная анонимно!), была включена папой римским в Index prohibitorum. Досталось Свифту, впрочем, и от служителей англиканской церкви (и заслуженно, надо признать, - их его язвительное перо также не пощадило).

Пересказывать «сюжет» книги, принадлежащей к памфлетному жанру, - дело заведомо неблагодарное и бессмысленное. Примечательно, впрочем, что, при полном отсутствии «сюжета» в обычном понимании этого слова, при отсутствии действия, героев, интриги, книга Свифта читается как захватывающий детективный роман или как увлекательное авантюрное повествование. И происходит это потому и только потому, что, принадлежа формально к жанру публицистики, как скажут сегодня, non-fiction, - то есть опять-таки формально, выходя за рамки литературы художественной, памфлет Свифта - это в полном смысле художественное произведение. И пусть в нем не происходит присущих художественному произведению событий - в нем есть единственное, все прочее заменяющее: движение авторской мысли - гневной, парадоксальной, саркастической, подчас доходящей до откровенной мизантропии, но потрясающе убедительной, ибо сокрыто за нею истинное знание природы человеческой, законов, которые управляют обществом, законов, согласно которым от века выстраиваются взаимоотношения между людьми.

Построение памфлета на первый взгляд может показаться достаточно хаотичным, запутанным, автор сознательно как бы сбивает своего читателя с толку (отсюда отчасти и само название: выражение «сказка бочки» по-английски значит - болтовня, мешанина, путаница). Структура памфлета распадается на две кажущиеся между собой логически никак не связанными части: собственно «Сказку бочки» - историю трех братьев: Петра, Джека и Мартина - и ряд отступлений, каждое из которых имеет свою тему и своего адресата. Так, одно из них носит название «отступление касательно критиков», другое - «отступление в похвалу отступлений», еще одно - «отступление касательно происхождения, пользы и успехов безумия в человеческом обществе» и т. д. Уже из самих названий «отступлений» понятны их смысл и направленность. Свифту вообще были отвратительны всякого рода проявления низости и порочности человеческой натуры, двуличность, неискренность, но превыше всего - человеческая глупость и человеческое тщеславие. И именно против них и направлен его злой, саркастический, едкий язык. Он умеет все подметить и всему воздать по заслугам.

Так, в разделе первом, названном им «Введение», адресатами его сарказма становятся судьи и ораторы, актеры и зрители, словом, все те, кто либо что-то возглашает (с трибуны или, если угодно, с бочки), а также и прочие, им внимающие, раскрыв рот от восхищения. Во многих разделах своего памфлета Свифт создает убийственную пародию на современное ему наукообразие, на псевдоученость (когда воистину «словечка в простоте не скажут»), сам при этом мастерски владея даром извращенного словоблудия (разумеется, пародийного свойства, однако в совершенстве воспроизводя стиль тех многочисленных «ученых трактатов», что в изобилии выходили из-под пера ученых мужей - его современников). Блистательно при этом умеет он показать, что за этим нанизыванием слов скрываются пустота и скудость мысли - мотив, современный во все времена, как и все прочие мысли и мотивы памфлета Свифта, отнюдь не превратившегося за те четыре столетия, что отделяют нас от момента создания, в «музейный экспонат». Нет, памфлет Свифта жив - поскольку живы все те людские слабости и пороки, против которых он направлен.

Примечательно, что памфлет, публиковавшийся анонимно, написан от лица якобы столь же бесстыже-малограмотного ученого-краснобая, каких столь люто презирал Свифт, однако голос его, его собственный голос, вполне ощутим сквозь эту маску, более того, возможность спрятаться за ней придает памфлету еще большую остроту и пряность. Такая двоякость-двуликость, прием «перевертышей» вообще очень присущи авторской манере Свифта-памфлетиста, в ней особенно остро проявляется необычная парадоксальность его ума, со всей желчностью, злостью, едкостью и сарказмом. Это отповедь писателям-«шестипенсовикам», писателям-однодневкам, пишущим откровенно «на продажу», претендующим на звание и положение летописцев своего времени, но являющихся на самом деле всего лишь создателями бесчисленных собственных автопортретов. Именно о подобных «спасителях нации» и носителях высшей истины пишет Свифт: «В разных собраниях, где выступают эти ораторы, сама природа научила слушателей стоять с открытыми и направленными параллельно горизонту ртами, так что они пересекаются перпендикулярной линией, опущенной из зенита к центру земли. При таком положении слушателей, если они стоят густой толпой, каждый уносит домой некоторую долю, и ничего или почти ничего не пропадает».

Но, разумеется, основным адресатом сатиры Свифта становится церковь, историю которой он и излагает в аллегорически-иносказательном виде в основном повествовании, составляющем памфлет и называемом собственно «Сказка бочки». Он излагает историю разделения христианской церкви на католическую, англиканскую и протестантскую как историю трех братьев: Петра (католики), Джека (кальвинисты и другие крайние течения) и Мартина (лютеранство, англиканская церковь), отец которых, умирая, оставил им завещание. Под «завещанием» Свифт подразумевает Новый завет - отсюда и уже до конца памфлета начинается его ни с чем не сравнимое и не имеющее аналогов беспрецедентное богохульство. «Дележка», которая происходит между «братьями», совсем лишена «божественного ореола», она вполне примитивна и сводится к разделу сфер влияния, говоря современным языком, а также - и это главное - к выяснению, кто из «братьев» (то есть из трех основных направлений, выделившихся в рамках христианской веры) есть истинный последователь «отца», то есть ближе других к основам и устоям христианской религии. «Перекрой» оставленного «завещания» описывается Свифтом иносказательно и сводится к вопросам чисто практическим (что также, несомненно намеренно, ведет к занижению столь высоких духовных проблем). Объектом спора, яблоком раздора становится… кафтан. Отклонения Петра (то есть католической церкви) от основ христианского вероучения сводятся к несусветному украшательству «кафтана» путем всяческих галунов, аксельбантов и прочей мишуры - весьма прозрачный намек на пышность католического ритуала и обрядов. При этом Петр в какой-то момент лишает братьев возможности видеть завещание, он прячет его от них, становясь (точнее, сам себя провозглашая) единственным истинным наследником. Но «кафтанный мотив» возникает у Свифта не случайно: «Разве религия не плащ, честность не пара сапог, изношенных в грязи, самолюбие не сюртук, тщеславие не рубашка и совесть не пара штанов, которые хотя и прикрывают похоть и срамоту, однако легко спускаются к услугам той и другой?»

Одежда - как воплощение сущности человека, не только его сословной и профессиональной принадлежности, но и его тщеславия, глупости, самодовольства, лицемерия, стремления к лицедейству - и здесь смыкаются для Свифта служители церкви - и актеры, правительственные чиновники - и посетители публичных домов. В словах Свифта словно оживает русская народная мудрость: «по одежке встречают…» - настолько, по его мнению, важную роль играет «облачение», определяющее многое, если не все, в том, кто его носит.

Полностью «разделавшись» с Петром (то есть, повторяю, с католической церковью), Свифт принимается за Джека (под которым выведен Джон Кальвин). В отличие от Петра, украсившего «кафтан» множеством всяческой мишуры, Джек, дабы максимально отстраниться от старшего брата, решил полностью лишить «кафтан» всей этой внешней позолоты - одна беда: украшения так срослись с тканью (то есть. с основой), что, яростно отрывая их «с мясом», он превратил «кафтан» в сплошные дыры: таким образом, экстремизм и фанатизм брата Джека (то есть Кальвина и иже с ним) мало чем отличались от фанатизма последователей Петра (то есть католиков-папистов): «…это губило все его планы обособиться от Петра и так усиливало родственные черты братьев, что даже ученики и последователи часто их смешивали…»

Заполучив наконец в свое личное пользование текст «завещания», Джек превратил его в постоянное «руководство к действию», шагу не делая, пока не сверится с «каноническим текстом»: «Преисполняясь восторга, он решил пользоваться завещанием как в важнейших, так и в ничтожнейших обстоятельствах жизни». И даже находясь в чужом доме, ему необходимо было «припомнить точный текст завещания, чтобы спросить дорогу в нужник…». Надо ли прибавлять что-либо еще для характеристики свифтовского богохульства, рядом с которым антирелигиозные высказывания Вольтера и иных знаменитых вольнодумцев кажутся просто святочными рассказами добрых дедушек?!

Виртуозность Свифта - в его бесконечной мимикрии: памфлет представляет собой не только потрясающий обличительный документ, но и является блистательной литературной игрой, где многоликость рассказчика, сочетающаяся с многочисленными и многослойными мистификациями, создает сплав поистине удивительный. В тексте встречается множество имен, названий, конкретных людей, событий и сюжетов, в связи и по поводу которых писалась та или иная его часть. Однако, для того чтобы в полной мере оценить этот несомненный литературный шедевр, вовсе не обязательно вникать во все эти тонкости и подробности. Конкретика ушла, унеся в небытие этих людей, вместе с их канувшими в Аету учеными трактатами и прочими литературными и иными изысканиями, а книга Свифта осталась - ибо представляет собой отнюдь не только памфлет, написанный «на злобу дня», но воистину энциклопедию нравов. При этом, в отличие от многословных и тягучих романов современников Свифта - писателей эпохи Просвещения, абсолютно лишенную элемента назидательности (и это при абсолютно четко в нем прочитывающейся авторской позиции, его взглядах на все проблемы, которые он затрагивает). Легкость гения - одно из важнейших ощущений, которое производит книга Свифта - памфлет «на все времена».

Роман “Белая гвардия” впервые опубликован (не полностью) в России, в 1924 году. Полностью - в Париже: том первый- 1927 год, том второй - 1929 год. “Белая гвардия” - во многом автобиографический роман, основанный на личных впечатлениях писателя о Киеве конца 1918 - начала 1919 года. Семья Турбиных - это в значительной степени семья Булгаковых. Турбины - девичья фамилия бабушки Булгакова со стороны матери. “Белая гвардия” была начата в 1922 г., после смерти матери писателя. Рукописи романа не сохранились. По свидетельству перепечатывавшей роман машинистки Раабен, первоначально “Белая гвардия” м

Противоречия новой драматургии Грибоедова особенно явственно выступили в драме о 1812 г. Ее реалистическое и политическое содержание сочеталось со сценами фантасмагорических видений, которые нарушали общий характер пьесы. В чем же тут дело? Ведь и Пушкин жил в годы реакции, но его творчество все более развивалось по пути реализма. Расширение круга исторических и западноевропейских тем в его творчестве не мешало росту реализма. Осуществляя один замысел за другим, Пушкин все глубже разрабатывал жизненные социально-психологические конфликты. А ведь Грибоедов пришел к реализму одновременно с Пушк

Я очень люблю домашних животных. И вот наконец родители мне подарили на день рождения котенка. Оно было маленькое, пушистое, черного цвета с белой точечки на лбу. Точка имела форму звездочки, поэтому все стали называть котенка Звездочкой. Кругленькая мордочка с черным носиком, блестящими глазками и маленькими стоячими ушками была у моего котенка. Какое оно было смешное! Толстяк, на коротких ножках. Каждый раз, когда оно меня видели, подбегали, терлося о ноги, будто приглашало поиграть с ним. Котенок мало веселый нрав, а потому очень быстро стало любимцем семьи. Больше Звездочка любила играть

Сразу за селом, в окружении густого сосняка, раскинулся пруд. Он небольшой, но чрезвычайно чистый и прохладный. Когда светит солнце, в нем отражаются тысячи солнечных блесток, прям, слепят глаза. Одинокие вербы, которые стоят вблизи, купают свои длинные жёлто-зеленоватые коси в кристальной воде. Пруд богат рыбой. Наши односельчане рано, когда легкий туман еще висит над водой, начинают "охотиться" на рыбу. Так и слышишь, как то здесь, то там хлопает по воде хвост окуня или серебряной плотвы.По берегам пруда кое-где растут заросли камыша. Они образовывают также подобия островов посереди пруда. И

Творчество любого символиста уходит своими корнями в философию, потому как создаваемые им образы-символы вбирают в себя многосложные авторские преставления об окружающей действительности, требующие размышлений. Эти «беспредельные в своём значении» символы заставляют задуматься и о «вечных» вопросах, затрагиваемых в произведениях. Немало таких вопросов и в своеобразном творческом итоге Блока – поэме «Двенадцать». Так как поэма посвящена отображению революционной эпохи, времени противопоставления старого и нового режимов, то логично предположить, что одним из центральных «вечных» вопросов по

Сейчас смотрят: {module Краткое содержание:}

Человек жаждущий привлечь внимание толпы, обязан приложить не малые усилия.

С древних веков философы выстраивали замки из воздуха. Но, многие из них слишком трудно озвучили основные понятия, поэтому их мысли доступны не для всех.

Слушайте сказку бочки.

У одного человека было три сына. Они были похожи. Трудно было распознать, кто старше.

Умирая, их отец, произнёс речь: «Мне нечего вам оставить после смерти. И всё же мне удалось приобрести вам по нарядному кафтану. Они долго будут носиться, если надевать и ходить в них очень аккуратно. Всегда чистыми и новыми по виду. При изменении параметров вашего тела они будут подстраиваться под вас. Разрешите взглянуть, оденьте на себя, пожалуйста! Прекрасно! Ухаживайте за ними и приводите в порядок. При непослушании будете наказаны. В письменном документе я завещаю проживать совместно. Не ругаться, не ссориться. В противном случае, счастья уйдёт от вас».

Отец скончался. И пошли они разыскивать счастье. Много пережили они за семь лет. Подробности не буду говорить. Но, в первые семь лет всё было в порядке. Содержали свои кафтаны, так как велел отец. Справились с разными чудовищами: драконами и великанами. Обошли много стран.

Настал возраст, когда можно показаться в обществе. Стали они ухаживать за богатыми дамами: графиней, герцогиней и знаменитой дамой. Сначала общество их не приняло.

И они переменились. Стали подстраиваться под других и повторять общественное поведение. Стали писать, выбирать рифмы, петь. Просто говорили, без смысла. Стали нюхать табак, посещать театры, навещать кондитерские. Умудрились подраться с охранниками города. Стали ночевать на улицах. Подхватывать плохие болезни: не правильно платили извозчикам, влезли в долги. Не отдавали вовремя деньги за товар. Предавались разврату. Лезли в драку и били представителей судебного департамента. Проводили пусто время, каждый день бездельничали, расхаживая по гостям. Несли обманные речи о посещении гостиных, где никогда не бывали. Посещали обеды с лордами.

Посещали собрания сенаторов. Слышно их было в кофейне, но на собрании они молчали. Стали рассуждать на темы о политике. Получили одобрение со стороны высших чинов. Дамы не принимали их.

Главное - вселенная считалась громадным платьем. Земное платье – воздушный слой. Воздушная масса имеет звёздное платье. Другие считали человека, состоящего из двух платьев. Внизу – тело (нижнее одеяние), а сверху – тело. Если их разделить, то останется страшный труп без чувств.

Братья не знали, что делать их одежда не соответствовала требованиям светской моды. Встречая их без модных «аксельбантов», прохожие смеялись. Говорили, что у них нет души. У братья стали выискивать в завещании строки, про данную модную вещь и не нашли. Затем придумали расшивать кафтан. В итоге завещание убрали и стали делать, как считают нужным. И старший забрал всё себе.

В произведении с помощью множества пустых фраз, автор рассказывает о трёх течениях церкви. Они зашифрованы в именах троих братьев. А понятие «завещание» спрятано вместо Нового завета. И «завещание» все братья (Джек – кальвинизм, Пётр – католицизм, Мартин -лютеранство) начинают переделывать под свой лад. Главное – изменение во внешней одежде – кафтане. Изменяется только ритуальная часть. Пётр – символ католического течения забирает у братьев возможность пользоваться завещанием. И называет себя единственным из наследников. То есть под внешней оболочкой «души» прячутся основные идеи. И если их не придерживаться, то вас не будут принимать не в одном обществе. А переделывают их каждая религиозное течение «на свой лад».

Картинка или рисунок Свифт - Сказка бочки

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Драгунский Похититель собак

  В книге рассказывается о собачке по кличке Чапка. Ранее рассказчик жил на даче у своего дяди Володи. По соседству с ним жил Борис Климентьевич со своей собачкой Чапкой.

  Жил у одной девочки ручной петушок-красавец, который приветствовал её по утрам песнями. А вот у соседки была курица, нёсшая ежедневно свеженькое яичко. Обменяла девочка своего петушка на курочку. 1 класс

Джонатан Свифт

Сказка бочки

Diu multumque desideratum.

Basima eacabasa eanaa irraurista,

diarba da caeotaba fobor camelanthi.

Iren. Lib I. c. 18.

Juvatque novos decerpere flores,

Insignemque meo capiti petere inde coronam,

Unde prius nulli velarunt tempora Musae.

Характер теперешнего поколения умников на нашем острове.

Панегирическое рассуждение о числе ТРИ.

Диссертация о главных предметах производства лондонской Граб-стрит.

Лекции о рассечении человеческой природы.

Панегирик человеческому роду.

Аналитическое рассуждение о рвении, рассмотренном историтео-физи-логически.

Всеобщая история ушей.

Скромная защита поведения черни во все времена.

Описание королевства нелепостей.

Путешествие в Англию высокопоставленной особы из Terra Australis incognita1, переведённое с подлинника.

Критическое исследование искусства говорить нараспев, рассмотренного философски, физически и музыкально.

Если бы доброта и злоба оказывали на людей одинаковое влияние, я мог бы избавить себя от труда писать эту апологию, ибо приём, оказанный моему сочинению, ясно показывает, что огромное большинство людей со вкусом высказалось в его пользу. Всё же появилось два или три трактата, написанные явно против него, не считая множества мимоходом брошенных колких замечаний по его адресу; в защиту же моего произведения не было напечатано ни одной строчки, и я не могу припомнить ни одного сочувственного отзыва о нём, если не считать недавно напечатанного одним образованным автором разговора между деистом и социнианцем.

Поэтому, раз моей книге суждено жить до тех пор, по крайней мере, покуда язык наш и наши вкусы не подвергнутся сколько-нибудь значительным изменениям, я готов привести несколько соображений в защиту её.

Большая часть этой книги была написана лет тринадцать назад, в 1696 году, то есть за восемь лет до её выхода в свет. Автор был тогда молод, горазд на выдумку, всё прочитанное им было свежо в голове. При содействии собственных размышлений и многочисленных бесед он старался, насколько мог, освободиться от действительных предрассудков; я говорю действительных, ибо автору известно было, до каких опасных крайностей доходят иные люди под видом борьбы с предрассудками. Подготовленный таким образом, он пришёл к мысли, что множество грубых извращений в религии и науке могут послужить материалом для сатиры, которая была бы и полезна и забавна. Он решил пойти совершенно новым путём, так как публике давно уже опротивело читать одно и то же. Извращения в области религии он задумал изложить в форме аллегорического рассказа о кафтанах и трёх братьях, который должен был составить основу повествования; извращения же в области науки предпочёл изобразить в отступлениях. Был он тогда юношей, много вращавшимся в свете, и писал во вкусе подобных ему людей; и чтоб им понравиться, он дал своему перу волю, неподобающую в более зрелом возрасте и при более серьёзном складе ума; всё это легко было бы исправить при помощи очень немногих помарок, будь рукопись в распоряжении автора год или два до её опубликования.

Но в своих суждениях автор вовсе не хотел бы считаться с нелепыми придирками злобных, завистливых и лишённых вкуса глупцов, о которых упоминает с презрением. Автор признаёт, что в книге его содержится несколько юношеских выходок, заслуживающих порицания со стороны людей серьёзных и умных. Однако он желает нести ответственность лишь в меру своей вины и возражает против того, чтобы его ошибки умножались невежественным, чрезмерным и недоброжелательным усердием людей, лишённых и беспристрастия, чтоб допустить добрые намерения, и чутья, чтоб распознать намерения истинные. Сделав эти оговорки, автор готов поплатиться жизнью, если из его книги будет добросовестно выведено хоть одно положение, противоречащее религии или нравственности.

С какой стати духовенству нашей церкви негодовать по поводу изображения, хотя бы даже в самом смешном виде, нелепостей фанатизма и суеверия? Ведь это может быть самый верный путь излечиться от них или, по крайней мере, помешать их дальнейшему распространению. Кроме того, книга эта хоть и не предназначалась для священников, однако осмеивает лишь то, против чего сами они выступают в своих проповедях. В ней не содержится ничего, что задевало бы их, ни малейшей грубой выходки против их личности и их профессии. Она восхваляет англиканскую церковь, как самую совершенную среди всех в отношении благочиния и догматики; не высказывает ни одного мнения, которое эта церковь отвергает, и не осуждает ничего, что она приемлет. Если духовенство искало, на кого излить свой гнев, то, по моему скромному мнению, оно могло найти для себя более подходящие объекты: nondum tibi defuit hostis2; я разумею тех тупых, невежественных писак, известных своей продажностью, ведущих порочный образ жизни и промотавших своё состояние, которых, к стыду здравого смысла и благочестия, жадно читают просто по причине дерзости, лживости и нечестивости их утверждений, перемешанных с грубыми оскорблениями по адресу духовенства и явно направленных против всякой религии; словом, полных тех принципов, что встречают самый радушный приём, так как ставят своей целью рассеять все ужасы, которые, как внушает людям религия, явятся возмездием за безнравственную жизнь. Ничего похожего нельзя встретить в настоящем сочинении, хотя некоторые из этих господ с величайшей охотой набрасываются на него. Желательно, чтобы представители этой почтенной корпорации тоньше разбирались в том, кто их враг и кто друг.